193 Святые Борис и Глеб на конях
Древняя икона старообрядческого Рогожского кладбища в Москве.
Убиение Святополком Бориса, Глеба и Святослава. Борьба его с Ярославом Княжение Ярослава. Состояние Руси ко времени кончины Ярослава Богатыри. Духовенство. Киево-Печерская лавра. Заключение.
осле кончины отца Святополк, как старший, сел на его место в Киеве и сейчас же стал раздавать жителям подарки — богатые одежды и деньги; он чувствовал, что сердце киевлян не лежало к нему, и старался их задобрить. Действительно, киевляне не могли забыть Святополку его приверженности к католичеству и восстание против отца. Общим любимцем киевлян, так же как и покойного князя Владимира, был прекрасный своей внешностью и истинно христианской душой князь Борис, едва вышедший из юношеского возраста.
Воспитанный матерью христианкой вместе с нежно любимым младшим братом Глебом, он с юности прилежно читал книги, особенно же Жития Святых. По преданию, читая о страданиях мучеников, Борис обливался слезами и молился: «Господи Иисусе Христе! Удостой меня участвовать в Святом произволении Святых Твоих; научи меня идти по их следам. Молю Тебя, Господи, да не увлечется душа моя суетой мира сего; просвети сердце мое, чтобы оно знало Тебя и Твои заповеди; даруй мне дар, какой даровал Ты угодникам своим».
Вызванный из Ростова, своего удела, состарившимся и больным отцом, он, как мы знаем, был им направлен против печенегов и, возвращаясь после напрасной погони, остановился для отдыха на берегу реки Альты. Здесь узнал он о смерти блаженного родителя. Известие это поразило его тяжкой скорбью; он горько оплакивал отца, говоря: «Свет очей моих, не буду уже я больше наслаждаться благим учением и мудростью твоею». Бывшая с ним отцовская дружина, узнав о кончине великого князя, обратилась к Борису со следующим словом' «Здесь с тобою дружина отца твоего и войско; иди в Киев и садись на отчий стол, так как все тебя желают» На это Борис ответил своей дружине: «Не могу я поднять руки на старшего брата. Пусть будет он мне вместо отца».
Затем, чтобы отнять у старшего брата всякий повод к опасению, а также чтобы еще более показать дружине, что он ничего не намерен предпринимать против Святополка, Борис тут же на реке Альте распустил ее вместе с войском по домам и остался один со своими слугами.
Не так действовал Святополк. Не доверяя брату и ожидая от него какого-либо коварного шага, Святополк решил сам его извести. Для этого он послал сказать Борису, что хочет иметь с ним любовь и придаст ему еще волостей против тех, что наследовал Борис от отца; пославши с этими словами к брату, Святополк между тем пришел ночью в Вышгород и, тайно позвав вышгородских боярцев — Тальца, Еловита, Лешька и какого-то Путшу, спросил их: привержены ли они ему всем сердцем? Путша с вышгородцами отвечали: «Можем головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: «Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса».
Путша с товарищами пришли ночью на Альту и, подошедши к шатру Борисову, услыхали, что князь слушает заутреню. Это было в субботу вечером, 24 июля 1015 года. Несмотря на осторожность, Святополк не мог утаить своих замыслов, и Борис знал, что его собираются погубить. Он велел священнику петь утреню, а сам читал шестопсалмие и канон. По окончании заутрени он стал еще перед иконой и молился: «Господи! Ты пострадал за грехи наши; удостой и меня пострадать за Тебя. Умираю не от врагов, а от брата; не поставь ему того в грех». Затем, причастившись Святых Тайн и простясь со всеми, Борис спокойно лег в постель.
Убийцы дождались, пока князь, помолившись, лег; тогда они бросились на шатер и начали тыкать в него копьями, которыми и пронзили Бориса. Вместе с князем они пронзили и его верного слугу, родом венгра, по имени Георгия; этот доблестный юноша хотел прикрыть своим телом любимого господина и принял смерть вместе с ним.
Борис, который, со своей стороны, тоже очень любил своего слугу, подарил ему большую золотую гривну; так как убийцы не могли скоро снять ее с шеи, то они тут же отрубили голову Георгию и ограбили его тело, а затем убили и много других отроков. Бориса же, еще дышавшего, завернули в полотно от шатра, положили на воз и повезли, дав знать Святополку об успехе своего дела. Свято- полк, узнав, что брат еще дышит, сейчас же послал двух варягов прикончить его; они убили его близ киевского бора, пронзив мечом в сердце, а затем тело его принесли тайно в Вышгород и положили в церкви Святого Василия.
За этим братоубийством последовало и другое: меньшой брат Бориса, Глеб, сидел в Муроме. «Бориса я убил, как бы убить мне и Глеба»,— сказал Святополк, по рассказу летописца; но Глеб был далеко, и потому Святополк послал сказать ему: «Приезжай поскорее сюда, отец твой зовет тебя; он очень болен». Глеб немедленно сел на коня и пошел с малой дружиной.
Когда он пришел на Волгу, около нынешней Твери, то конь его споткнулся во рву и намял ему немного ногу. После этого князь поплыл уже водой на Смоленск, чтобы спуститься в Киев Днепром.
Вскоре как Глеб проехал Смоленск и остановился для отдыха, его настиг посланный от Ярослава из Новгорода, который передал от брата: «Не ходи; отец наш умер, а брата твоего убил Святополк».
Глеб оплакал смерть отца, но еще больше горевал о брате, которого нежно любил. «Не услышу я больше кротких наставлений твоих, брат мой любимый,— говорил Глеб.— Если получил ты милости у Господа, моли Его, чтобы и я пострадал, как ты; лучше мне быть с тобой, чем в этом злом мире».
Затем встретили его убийцы, посланные Святополком.
Отроки Глеба увидели их и схватились за оружие; скоро двое из них были убиты; тогда Глеб сказал остальным: «Братцы, если мы не будем драться с ними, они возьмут меня и поведут к брату; если же мы вступим в бой, они всех нас убьют. Плывите к берегу, а я останусь на середине реки». Убийцы, приблизившись к лодке, схватили Глеба, и главный из них, по имени Горясер, приказал сейчас же зарезать юного князя; это было исполнено его же поваром по имени Торчин. Тело Глеба было затем вынесено из лодки и брошено между колодами в глухом лесу.
Узнав о злодейской расправе Святополка с младшими братьями, ближайший к Киеву князь Святослав, сидевший в стране Древлян- ской, не стал спокойно дожидаться такой же участи, а бежал в Венгрию. Но Святополк послал за ним погоню, и Святослав был убит в Карпатских горах.
Тогда, по словам летописца, Святополк начал думать: «Перебью всех братьев и приму один всю власть на Руси». Но он встретил грозного врага в лице Ярослава.
Мы оставили Ярослава в приготовлении к войне с отцом, для чего он собрал войско от Новгородской земли и призвал из-за моря варяжскую дружину.
Эти варяги, живя пока в Новгороде без дела, стали пошаливать и заводить всюду буйства и драки, творя насилие не только жителям, но и их женам. Гордые новгородцы никогда никаких обид не сносили и решили, что варяжскому насилию пора положить конец. Когда варяги были на каком-то Парамоновом дворе, то новгородская дружина ворвалась на этот двор и перебила всех озорников.
Этим, конечно, была нанесена кровная обида Ярославу, не только тем, что избили призванных им воинов, но также и тем, что избили его гостей; особа же гостя, как мы знаем, была неприкосновенной, и за всякую обиду гостю полагалась жесточайшая месть. И вот Ярослав решился мстить.
Правда, он был христианином, но христианином еще недавним, а обычай кровавой мести сидел еще так глубоко в сердцах всех, что очень долго и после принятия христианства допускался тогдашними законами.
Скрыв свою обиду и притворившись равнодушным к гибели варягов, Ярослав сказал по делу этому: «Так и быть, уж мне не воскресить убитых»,— а потом пригласил новгородцев, виновных в убийстве варягов, к себе на загородный двор; здесь на них неожиданно напали его слуги и иссекли всех лучших людей новгородской дружины. Кто же спасся, тот в ужасе бежал из города.
Окончив это вероломное побоище, Ярослав в ту же ночь получил важную весть из Киева: сестра Ярослава, Предслава, извещала брата, что отец умер, а Святополк, севши в Киеве, уже убил Бориса и послал теперь убийц и к Глебу. Каково было Ярославу получить эту весть!
Во-первых, сведение о смерти Владимира не могло не возбудить в нем глубокого раскаяния, что он поднялся на старого отца. А затем убиение Святополком кроткого Бориса и посылка убийц к Глебу ясно показывали Ярославу, что очередь скоро дойдет и до него.
А между тем та верная дружина, которая именно и была нужнее всего в наступившее опасное и тяжелое время, была вчера избита из мести самим же князем.
«О, моя любимая дружина,— воскликнул при этих обстоятельствах Ярослав,— вчера в своем безумии я изгубил тебя, а ныне ты была бы надобна!»
На следующий день Ярослав созвал оставшихся новгородцев за город, в поле, и на вече в слезах объявил им: «Други мои и братья! Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и избивает братьев. Хочу идти на него, помогите мне».
И славные новгородцы помогли своему князю, которого горячо любили за большой ум и решительный нрав. Они, сами недавние язычники, понимали, конечно, что избивая вчера их дружину, он платил долг священному чувству мести за убитых гостей-варягов. «А мы, княже, за тебя идем,— слышал он себе в ответ.— Если и погибли наши братья, то мы можем за тебя бороться».
Конечно, тронутый до глубины души, Ярослав на этом же вече дал много таких льгот Новгороду, которых не имел ни один город. Впоследствии льготы эти были им подтверждены так называемыми Ярославовыми грамотами, к сожалению, утерянными и до нас не дошедшими, но до сих пор еще сохранилось в Новгороде место — Ярославов двор, где много веков подряд собиралось новгородское вече и решало свои дела на основании этих грамот.
Собрав к 1016 году три тысячи новгородцев и одну тысячу варягов, Ярослав двинулся на Святополка, отдавши успех своего предприятия на Божий суд. «Не я стал избивать братию, но Святополк,— сказал он.— Да будет Бог отмстителем невинной крови моих братьев. Ведь та же участь готовится и мне. Пусть судит Господь по правде и скончает злобу грешного».
Святополк, узнав, что Ярослав идет на него, стал собирать множество войска из Руси и, чтобы усилить себя, пригласил и печенегов. Затем он двинулся к Любечу на Днепре. Здесь он стал по одну сторону берега, а по другую расположился Ярослав. Три недели стояли братья друг против друга, и каждый не решался переправиться через Днепр и напасть. Был в то время обычай — поддразнивать врагов, чтобы побудить их начать дело к своей невыгоде; видя, что главная сила Ярослава состояла из новгородцев, горожан и сельчан, воевода Святополков, по прозванию Волчий Хвост, тот самый, который в 984 году победил радимичей, ездя по берегу, бранил новгородцев, называя их ремесленниками, а не воинами. «Эй вы, плотники,— кричал он им,— зачем пришли сюда с хромым своим князем? Вот мы вас заставим рубить нам хоромы».
Сильно обиделись новгородцы на эту насмешку и, придя к Ярославу, сказали ему: «Завтра же перевеземся на них, а если кто не пойдет с нами, того сами убьем».
Видя намерение своих новгородцев, Ярослав в ту же ночь послал в лагерь Святополка к одному приятелю, которого имел в нем, спросить: «Что делать? Меду мало варено, а дружины много». Приятель послал такой ответ: «Если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать!» Ярослав понял, что ночью надо начать битву. Новгородцы стали перевозиться на другой берег уже с вечера, а чтобы не вздумал кто воротиться, оттолкнули все ладьи и стали строиться в полки; для того же, чтобы узнавать своих, повязывали головы полотенцами. Была заморозь. Святополково войско стояло между двумя озерами, причем за одним из них были расположены печенеги. Сам Святополк пировал и пил со своей дружиной всю ночь и не знал о готовящемся нападении.
После переправы новгородцы напали на Святополка, и произошла жестокая сеча; в ней Святополк с дружиной был притиснут к одному из озер и вынужден был вступить на лед; лед обломился, и люди Святополка стали гибнуть; печенеги, стоя по другую сторону озера, не могли ему оказать помощи, а потому победа досталась на долю Ярослава.
После битвы Святополк бежал в Польшу к тестю, а Ярослав сел в Киеве на столе отцовском и дедовском.
Новгородцы же были отпущены домой и очень щедро награждены: все горожане получили по 10 гривен каждый, все люди от земли — по одной гривне, а их старосты — по десяти.
Но Святополк был жив и скоро дал о себе знать. Он сейчас же соединился с тестем своим, Болеславом Польским, и они объявили войну Ярославу. Прежде всего они навели на Киев печенегов; злая сеча была вокруг самого города; погорело множество домов, и едва к вечеру удалось Ярославу одолеть этих степных хищников.
Затем сам Ярослав, заключив союз с недругом Болеслава — немецким императором Генрихом Вторым, пошел осаждать город Брест в Польше; но осада эта была неуспешна.
В это же время немецкий император так же неудачно воевал с Болеславом и скоро заключил с ним мир, после которого уже сам стал советовать полякам идти против русских.
В 1017 году Болеслав выступил в поход, усилив себя немцами, венграми и печенегами.
Он встретился с Ярославом 22 июля того же года на реке Западный Буг, отделявшей польские владения от русских. Так же, как под Любечем воевода Волчий Хвост дразнил новгородцев, так здесь, на Буге, воевода Ярослава — Будый, который был ему дядькой и кормильцем, ездя по берегу, тоже начал смеяться над Болеславом, стоявшим со своим войском на другом берегу. Будый называл его самыми бранными словами и кричал ему: «А вот подожди, уж мы проткнем спицею брюхо твое толстое».
«Болеслав,— говорит летописец,— был велик и тяжел и с трудом сидел на лошади; но зато был смышлен. Не вытерпел он Будыевой брани и, обратившись к дружине своей, сказал: „Если это вам ничего, то я один погибну",— сел на коня и бросился в реку». Воодушевленная этими словами и примером короля дружина бросилась за ним, перешла Буг и напала на застигнутых врасплох воинов Ярослава, которые не ожидали нападения. Победа поляков была полная. Ярослав спасся только с четырьмя человеками и ушел с ними в Новгород; Болеслав же и Святополк подошли к Киеву.
Киевляне затворились и не пожелали принять Святополка и ляхов, причем в город собралось много народу из окрестных сел, искавших в нем защиты.
Болеслав хотел сперва взять Киев голодом, но затем, 14 августа, пошел на приступ и через несколько часов въехал в него победителем на коне. По рассказу польских летописцев, Болеслав сделал будто бы при въезде на Золотых воротах, чтобы зарубить новую границу своих владений, зарубку мечом, причем ударил им так сильно, что на мече осталась щербина, отчего меч этот стал прозываться с тех пор поляками щербец и наследственно передаваться польским королям.
Однако Болеслав, несмотря на будто бы сделанную зарубку на Золотых воротах (в действительности ворота эти тогда еще вовсе не существовали, а были сооружены позже) и на свой знаменитый меч- щербец, сидел в Киеве недолго.
Войдя в Русскую землю, он вздумал распоряжаться в ней, как победитель в покоренной стране. Застав в Киеве мачеху, жену и сестер Ярослава, он одну из них, Предславу, за которую прежде сватался, но получил отказ, теперь, в отмщение, взял себе в наложницы.
Затем он захватил все имущество Ярослава. Хитрый грек Настас, пустивший из Корсуня стрелу с запиской в стан Владимира перед крещением князя и проживавший с ним в Киеве, где был в большой чести и заведовал Десятинной церковью, вошел теперь в большую милость к Болеславу.
Уверенный в себе, польский король одну часть своих дружин отпустил домой, а другой приказал разойтись по русским городам для кормленья.
Вот тут-то он и ошибся в своих расчетах.
Русские отнюдь не были склонны переносить наглое отношение к себе поляков и начали всюду беспощадно их избивать. В этом им помог и Святополк, которому наскучило гощенье тестя. Он послал сказать кому следует: «Сколько есть ляхов по городам, избивайте их».
Видя погибель своих поляков, Болеслав бежал из Киева, причем дочиста ограбил город, забрал с собой церковное и княжеское имущество, захватил двух сестер Ярослава — Предславу и Мстиславу, его бояр и множество пленных. При этом к награбленному имению он приставил своего нового друга, ловкого Настаса, а по дороге в Польшу взял назад отобранные у него святым Владимиром че- рвенские города. Святополк же после бегства тестя стал княжить в Киеве.
Обратимся теперь к Ярославу.
После неожиданного для себя разгрома на реке Буге он прибежал сам-пять в Новгород и решил бежать дальше, за море — к варягам.
Но доблестные новгородцы опять не оставили в несчастье своего любимого князя и не позволили ему бежать за море. Под предводительством посадника Константина, сына Добрыни, они рассекли княжеские ладьи, приготовленные для бегства, и объявили ему: «Хотим еще биться с Болеславом и Святополком». После этого сейчас же начали собирать деньги на войну: с простого человека брали по 4 куны, со старост по 10 гривен, а с бояр — по 18 гривен. На деньги эти наняли варягов и пошли на Киев.
Услышав про поход Ярослава, Святополк побежал к печенегам и привел оттуда огромную рать. Оба войска встретились на реке Альте, у того самого места, где был убит князь Борис. «Братья мои,— воскликнул Ярослав перед боем,— если вы уже далеки от меня телом, то молитвой помогите мне на этого гордого и супротивного убийцу». Сеча была злая, какой еще не было на Руси. Три раза сходились обе рати биться; секлись, схватываясь руками; кровь текла по долинам реками. Наконец к вечеру Ярослав одолел.
Потрясенный своим поражением, Святополк бежал, несомый на носилках, так как у него ослабели все члены и кости, и постоянно твердил: «О, бегите, бегите, догоняют нас».
Так пробежал он всю Польскую землю и погиб в пустыне между ляхами и чехами. Это было в 1019 году. Народ прозвал его Окаянным.
После сего Ярослав сел в Киеве, где «утер пот с дружиною», по выражению летописца.
Первым его делом было отдать последний долг своим братьям-страстотерпцам— Борису и Глебу. О месте погребения Бориса он узнал скоро, но целый год искал напрасно останки Глеба. Только весной 1020 года тело его было случайно найдено звероловами. Священники со свечами и кадилами перенесли его в лодку, и затем оно было перенесено в Вышгород, где его погребли рядом с братом.
При этом всеобщее внимание было обращено на то, что тело Глеба, пролежав пять лет в лесу, нисколько не повредилось от погоды; также звери и птицы не тронули его; оно было бело и нетленно, как живое. Скоро у могилы мучеников начали являться знамения и чудеса.
Ярослав, после совещания с митрополитом Иоанном, решил открыть мощи новоявленных святых, прославленных нетлением и даром чудотворения. Для этого приступили к постройке нового храма, и 24 июля 1021 года храм этот был освящен, и мощи открыто поставлены в правой стороне церкви. Во время литургии, при бесчисленном стечении народа, хромой, ползавший у раки святых, встал и стал ходить на виду у всех.
С памятью святого страстотерпца Бориса неразлучно связана память о верном слуге его Ефреме Новоторжском. Ефрем, родом венгр, пришел на службу к князю Борису вместе с двумя своими братьями — Моисеем и Георгием. Георгий, как мы знаем, был при своем господине на берегу реки Альты и погиб от копий убийц, когда хотел прикрыть своим телом Бориса. Узнав о смерти князя и любимого его брата, Ефрем искал тело Георгия на месте убийства, но нашел только голову, которую злодеи отрубили, чтобы снять с шеи золотую гривну, подаренную ему Борисом. Ефрем взял с собой голову брата и затем принял иночество, удалившись на берег реки Тверцы, в селение Новый Торжок. Там он построил странноприимный дом, а когда открылись мощи святых князей Бориса и Глеба, то в честь их он соорудил каменный храм и основал монастырь. Мощи преподобного Ефрема, обретенные в 1872 году, почивают открыто в соборной церкви Новоторжского Борисоглебского монастыря. При них нетленная глава брата его Георгия, которая, по завещанию преподобного Ефрема, была положена с ним в могилу.
Сев в Киеве на княженье и заботясь об отдаче последнего долга погибшим братьям, Ярослав, вместе с тем, должен был перенести еще немалые огорчения от других своих родственников.
В 1020 году племянник Ярослава, полоцкий князь Бречислав, сын того Изяслава, который, будучи малюткой, с большим мечом в руках спас свою мать Рогнеду от гнева Владимира, напал на Новгород, ограбил город, полонил множество жителей и с богатой добычей пошел обратно к Полоцку. Узнав про это, Ярослав собрался против него и совершил поход, по примеру деда своего Святослава, с поражающей быстротой, сделав в семь дней от Киева до речки Судомы, впадающей в Шелонь, около семисот верст; здесь он отобрал у Бречислава весь его полон и прогнал обратно к Полоцку; впрочем, он вскоре примирился с ним и прибавил к его уделу еще две волости.
Расправившись с Бречиславом, Ярослав через два года вынес гораздо более упорную борьбу с родным братом своим от Рогне- ды — Мстиславом. Этот Мстислав, получив от отца далекую Тмутаракань, усилил свои владения, победив хазар и касогов, живших в степях, примыкающих к Северному Кавказу. По природе богатырь, дебелый телом, черный волосом, светлый лицом, храбрый, милостивый и долготерпеливый ко всем, Мстислав больше всего на свете любил свою дружину, для которой ничего не жалел.
В 1016 году, помогая грекам, он окончательно разрушил Хазарское царство и взял в плен хазарского хагана. В 1020 году, когда Ярослав расправлялся с Бречиславом, Мстислав покорил касогов.
Это случилось так. Когда Мстислав и его дружина сошлись с касожскими полками, то их князь Редедя, богатырь по своей силе, предложил Мстиславу: «Для чего будем губить свою дружину, лучше сойдемся сами и поборемся. Если ты одолеешь, то возьмешь все мое: именье, жену, детей и всю землю. Если я одолею, то возьму все твое».— «Да будет так»,— ответил ему Мстислав. Тогда Редедя добавил, что бороться будут не оружием, а борьбой. Крепко схватились два богатыря. Редедя был силен и велик, и Мстислав стал уже изнемогать. «Пресвятая Богородица, помоги мне,— воскликнул он в молитве и помыслил: — Если одолею, построю церковь во имя Твое». Как только он это сказал, то в ту же минуту ударил Редедю о землю, после чего вынул нож и заколол его. Затем, согласно уговору, Мстислав вошел в Касожскую землю, забрал ее и наложил дань, а вернувшись к себе в Тмутаракань, заложил обещанную церковь Святой Богородице.
Вот этот-то Мстислав, получивший прозвище Удалого, усилившись касожскими полками, решил в 1023 году искать себе лишних волостей после умерших братьев и вторгся в русские пределы. Он уже раньше требовал их себе, и Ярослав давал ему Муром, но Мстислав нашел, что этого мало.
В то время как Мстислав шел к Киеву, Ярослав был в Новгороде, где работал на пользу народа. Дело в том, что в суздальской стороне случился в это время голод; языческие волхвы волновали народ, уверяя, что гнев богов происходит от старых людей, и научали убивать их. Все это вызвало великий мятеж по всей стране, и было убито несколько старых женщин. Ярослав поспешил на помощь к взволнованному люду, переловил волхвов, одних казнил, других заточил и успокоил народ, говоря, что Бог по грехам наводит на землю бедствия и казни и что человек знать этого не может; старые же бабы тут ни при чем. В то же время он отправил людей по Волге и к болгарам за хлебом, получив который все ожили и успокоились.
Узнав о вооружении Мстислава, Ярослав стал собирать в Новгороде рать и послал за море нанять варягов. Эти варяги пришли к нему под начальством воеводы Якуна Слепого, носившего на глазах повязку из золотой ткани.
Тем временем Мстислав подошел к Киеву; но киевляне заперлись и отказались его принимать. Тогда он сел в Чернигове.
Собрав своих новгородцев, Ярослав вместе с варягами пошел против брата; Мстислав тоже вышел ему навстречу, и полки сошлись в Листвене, в 40 верстах к северу от Чернигова. Мстислав построил свое войско с вечера. Ночью разразилась страшная гроза, засверкала молния, загремел гром, полил дождь. Тогда удалой князь сказал своей дружине: «Пойдем на них; это наша добыча». Однако Ярослав тоже не дремал; по-видимому, его новгородцы и варяги также хотели напасть врасплох на Мстислава. Оба войска встретились, и наступила страшная сеча. Великая гроза тоже не уменьшалась. Наконец Мстислав ударил со своей дружиной на варягов; те подались и побежали; слепой Якун второпях потерял даже свою золотую повязку с глаз и бежал прямо домой за море. Ярослав тоже вынужден был отступить и направился в свой Новгород. Тогда Мстислав послал ему вдогонку посланных, чтобы они сказали Ярославу от него: «Садись в своем Киеве, ты старейший брат, а мне будет эта черниговская сторона». Но Ярослав, искушенный своей борьбой со Святополком, не пошел на этот зов сразу, а послал в Киев своих посадников. Только через год, собрав в Новгороде большое войско, пошел он на Киев и заключил с Мстиславом мир; братья съехались у Городца близ Киева и разделили Русскую землю по Днепру: Мстислав взял себе восточную часть со столом в Чернигове, а Ярослав — западную, с Киевом. Это было в 1025 году, «и начали они жить мирно и братолюбиво,— говорит летописец,— перестала усобица и мятеж, и была тишина великая в земле».
После примирения с братом Ярослав начинает усердно трудиться над приведением в порядок дел государственных и над защитой границ от соседей, поднявших было голову во время братских усобиц.
Прежде всего надо было наказать поляков за их хозяйничанье в Киеве с Болеславом и Святополком.
Как только в 1025 году умер Болеслав, во всей Польше начался мятеж. При этом поднялись также и червенские города — Перемышль, Червен и другие, не желавшие больше сносить польское иго. Ярослав с Мстиславом пришли им на помощь и в 1030 году отобрали их обратно у ляхов, а затем прошлись и по Польской земле, где забрали множество пленных.
В том же 1030 году Ярослав утвердил свою власть на западном берегу псковского озера и построил город Юрьев в честь своего христианского имени.
В 1036 году Мстислав поехал на охоту, простудился и умер. Все его волости достались Ярославу, который стал с тех пор единовластным в Русской земле 1].
В том же 1036 году великий князь ходил в Новгород, где посадил княжить старшего сына своего Владимира, а епископом поставил знаменитого проповедника Луку Жидяту. Находясь в Новгороде, Ярослав узнал, что печенеги в огромном количестве подошли к самому Киеву. Он тотчас же выступил против них с варягами и новгородцами, которых по прибытии соединил с киевлянами. Битва с печенегами произошла на том месте, где ныне в Киеве стоит собор Святой Софии.
Сеча была жестокая, но к вечеру Ярослав наголову разгромил печенегов, которые в ужасе бежали во все стороны.
Поражение печенегов было настолько полное, что с той поры они навсегда прекратили всякие нападения на Русь.
На следующий год Ярослав заложил в Киеве кремль и соборный храм Святой Софии Премудрости Господней на месте своей славной победы над печенегами. Тогда же он построил в Киеве церковь Святой Ирины и монастырь Святого Георгия. Наконец, в том же 1037 году соорудил он и Золотые ворота с церковью Благовещенья над ними, те самые Золотые ворота, на которых, по рассказу поляков, их король Болеслав сделал будто бы еще в 1018 году зарубку своим мечом-щербецом
Особенно много труда и забот было положено на сооружение храма Святой Софии для этого были призваны греческие зодчие и художники Храм сей и до настоящего времени сохранился, несмотря на позднейшие переделки, в сравнительно большой целости В первоначальном своем виде это было продолговатое каменное здание, сложенное из огромных кирпичных плит и отчасти дикого камня, длина была пятьдесят два аршина и ширина около семидесяти шести аршин, а вышина доходила до семидесяти аршин На северной, западной и южной сторонах сделаны были каменные хоры, поддерживаемые толстыми столбами, алтарь троечастный, полукруглый, с окнами, а рядом с ним два придела Храм освещался пятью куполами, из которых самый большой приходился над его серединой. Снаружи была устроена паперть, с которой на двух сторонах — северной и южной — идут две лестницы на хоры
Внутренность храма была богато отделана живописью и особой стенописью, так называемой мусией, или мозаикой Эта мусийная стенопись заключается в том, что стена выкладывается мелкими разноцветными камешками, подобранными так, чтобы получались желаемые изображения. Хорошая мусия чрезвычайно прочна, и в Софийском храме до сих пор сохранились мусийные изображения: на Славном алтарном своде — Божьей Матери с поднятыми руками, так называемая «Нерушимая стена»; под ней — часть Тайной Вечери; а еще ниже — некоторые другие изображения; на алтарных же столбах — картина Благовещения: Ангел с ветвью и прядущая Богоматерь. Затем уцелела и часть мусии в куполе.
Стены лестниц, ведущих с паперти на хоры, были покрыты обыкновенной живописью с изображением разных случаев княжеской жизни: суда, увеселений, охоты и других. Изображения эти, несколько подправленные, существуют и поныне; на рис. 212 изображены скоморохи, пляшущие и играющие на флейтах, сопелях, гуслях, медных тарелках и на чем-то вроде большой бала- дайки. Тут же один из них поддерживает спиной в равновесии столб, до которому карабкается вверх скоморох-подросток. На рис. 213 изображены различные виды охоты. К сожалению, точно (16 известно, в каком именно месте храма имелось замечательное изображение семьи Ярослава, показанное на рис. 214.
Кроме Киева, по повелению Ярослава, сын его Владимир воздвиг и в Новгороде храм Святой Софии, по образцу киевского, но поменьше, на месте первоначальной дубовой церкви, сгоревшей в 1045 году. Этот храм подвергался впоследствии величайшим разорениям от нашествия врагов и пожаров, но до сих пор еще в нем уцелела часть его старинной замечательной мусийной живописи, а также и редчайшие ворота на западной стороне церкви, так называемые Корсунские.
В Чернигове, еще в 1031 году, Мстислав Удалой заложил собор Спаса Преображения, стоящий нерушимо и поныне. В недавние времена собор этот особенно прославился открытием нетленных и чудотворных мощей святого Феодосия Углицкого, архиепископа Черниговского.
После разгрома печенегов Ярославу пришлось вести еще несколько войн; он послал воевать финское племя ямь, жившее в нынешней Финляндии, и распространил русские владения по течению реки Северной Двины.
Затем были при нем походы на Литву и ятвягов, чтобы наказать их за набеги на наши границы.
Наконец, в 1043 году Ярослав предпринял поход и на Царь-град. Причина этого похода заключалась в следующем. После крещения святого Владимира греки жили с русскими очень мирно и свято соблюдали договоры, писанные при Олеге и Игоре. Но однажды случилось, что русские с греками поспорили на торгу; произошла драка, и один русский был убит. Ярослав, горячий и неукротимый, несмотря на свои преклонные годы, пришел за эту обиду в большой гнев и, собравши большое войско, посадил его на ладьи и отправил к Царьграду под начальством сына своего Владимира, при двух воеводах: Вышате и Иване Творимириче.
Греческий царь Константин Мономах, узнав о приготовлениях русских к войне, послал тотчас к Ярославу послов с предложением мира, говоря, что из-за такой маловажной причины не следует нарушать добрый и старый мир и вводить в войну два больших народа.
Но Ярослав, рассказывают греки, прочитав царское послание, прогнал послов с бесчестием и послал Константину гордый и презрительный ответ. Греки, конечно, почитали убийство русского маловажным делом и хотели отделаться дарами и деньгами, но Русь дешево не отдавала свою кровь и никаких обид не прощала, особенно льстивым грекам. Русская голова, погибшая в Царьгра- де, всегда волновала всю Русскую землю, и вся земля, не разбирая опасностей, собиралась, как один человек, мстить за свою кровь.
Получив такой ответ от Ярослава, Константин стал готовиться к защите: он прежде всего захватил находившихся в Царьграде русских, опасаясь от них возмущения, и разослал их по отдельным областям. Затем он вооружил свои корабли и войска и выслал их к входу из Черного моря в Босфор, где обычно останавливалась Русь—в небольшой гавани, у маяка Искреста. Греческие и русские суда стали друг против друга, но боя не начинали. Царь Константин снова послал своих приближенных просить мира. Князь же Владимир отослал их назад с посрамлением, сказав, что примет мир не иначе, как получив на каждого русского воина по три фунта золота. Конечно, царь Константин столько золота дать не мог и начал битву.
Вот как рассказывает про эту битву грек Псел, состоявший в то время, как она шла, при императоре Константине: «Царь ночью с кораблями приблизился к русской стоянке и потом наутро выстроил корабли в боевой порядок. Русские, со своей стороны, снявшись, как будто из лагеря и окопа, от противоположных нам пристаней и выйдя на довольно значительное пространство в открытое море, поставив потом все свои корабли по одному в ряд и этой цепью перехватив все море от одних до других пристаней, построились так, чтобы или самим напасть на нас, или принять наше нападение. Не было ни одного человека, который, смотря на происходящее, не смутился бы душой; я сам стоял тогда,— говорит Псел,— около императора и был зрителем совершающегося. Однако никто не двигался вперед, и обе морские силы стояли неподвижно.
Когда прошло уже много дней, тогда император подал знак двум из больших кораблей и приказал понемногу двигаться вперед против русских ладей. Большие корабли ровно и стройно вышли вперед, а сверху копьеносцы и камнеметатели подняли военный крик; метатели же огня построились в порядке, удобном для бросания его.
Тогда большинство русских лодок, высланных навстречу, быстро гребя, устремились на наши корабли, а потом, разделившись, окружив и как бы опоясав каждый из отдельных больших кораблей, старались пробить их снизу балками, а греки бросали сверху камни и весла. Когда против русских начали метать огонь и в глазах у них потемнело, то одни из них стали кидаться в море, как бы желая проплыть к своим, а другие не знали, что делать, и в отчаянии погибали.
Затем император подал второй знак, и уже большее число больших кораблей двинулось вперед; за ними пошли другие корабли, следуя сзади или плывя рядом. Наша греческая сторона уже ободрилась, а русские стояли неподвижно.
Когда, разрезая воду, большие корабли очутились против самых русских лодок, то связь их была разорвана, и строй их рушился; однако некоторые из них осмелились стоять на месте, но большая часть повернула назад.
Между тем солнце, уже высоко поднявшись, стянуло в себе густое облако снизу и изменило погоду: сильный ветер поднялся с востока, возмутил море вихрем, который и устремил волны на русских и потопил часть их лодок тут же, а другие, загнав далеко в море, разбросал по скалам и утесистым берегам; иные из них были настигнуты греческими большими кораблями, которые и предали их пучине со всеми гребцами и воинами; другие, будучи рассечены пополам, были выкинуты на ближайшие берега. Произошло большое избиение русских, и море было окрашено поистине убийственным потоком, как бы идущим сверху, из рек».
Так рассказывает грек Псел про это морское сражение, причем сам же указывает, что больше всего помогла грекам поднявшаяся буря. Выкинутые этой бурей тела русских собирались греками, после чего они обирали с покойников одежду и вещи.
Корабль князя Владимира был также разбит бурей, и сам он чуть не погиб. Воевода Иван Творимирич еле успел посадить его на свою лодку. Оставшиеся в живых русские пошли домой — одни пешком по берегу, другие на оставшихся судах. Всего на берегу после бури собралось шесть тысяч человек; они были наги, голодны, без припасов и без начальства, так как никто из старших княжеской дружины не хотел идти с ними, предпочитая вернуться на ладьях.
Тогда доблестный Вышата, воевода Ярославов, видя столько воинов, брошенных без вождя на произвол судьбы, воскликнул от жалости: «Не поеду я к Ярославу, а пойду с ними»,— и высадился из своей лодки на берег. «Если я жив буду, то с ними,— сказал он, прощаясь с князем Владимиром,— а если погибну, то с дружиной»,— и после этого принял начальство над нагими и голодными воинами.
Между тем греки выслали погоню за русскими ладьями. Узнав про это, Владимир повернул назад, вступил в бой с греческими кораблями и разбил их со славой: четыре из них взял в плен со всеми людьми и убил самого греческого воеводу. После этого он с большой честью вернулся в Киев к отцу.
Не такова была судьба благородного Вышаты. Он благополучно добрел со своими больными, увечными и еле одетыми и обутыми воинами до Варны. Здесь их поджидал греческий воевода. Наши вступили в бой, но были разбиты; при этом восемьсот человек и сам Вышата попали в плен, после чего были приведены в Царьград и ослеплены.
Неудачное окончание описанного похода нисколько не уменьшило значения Руси в Царьграде: слишком силен и могуществен был русский князь Ярослав, и слишком храбры и неустрашимы были русские войска. Да, кроме того, греки и не могли существовать без русских товаров: хлеб, меха, мед, рыба, воск, янтарь, золото — все это получалось из Руси, а потому греки и были, конечно, крайне рады, когда через три года им удалось восстановить с Ярославом прежний мир.
По этому миру Вышата со слепой дружиной был отправлен на родину, где был, несомненно, встречен с большим почетом; на Руси же после этого можно было видеть много слепцов.
Впоследствии, чтобы укрепить еще больше мир с Русью, Константин Мономах выдал свою дочь замуж за Всеволода, любимого сына Ярослава.
Кроме греческого императора, все знаменитые короли и владетельные князья того времени искали высокой чести породниться с русским великим князем.
Сам Ярослав был женат на Индигерде, дочери шведского короля Олафа; сестру свою Доброгневу он выдал замуж за короля Казимира, занимавшего польский стол после Болеслава Храброго; а сестра самого Казимира была женой сына Ярославова — Изяслава. Одна дочь Ярослава, Елизавета, была замужем за норвежским королем Гаральдом. Ярослав долго не соглашался выдавать за него дочь, так как он сватался к ней во время изгнания из своей родины, но своей храбростью и доблестной службой Ярославу, а также и византийскому императору, которому он завоевал много городов, Гаральд склонил наконец русского великого князя отдать за него дочь. До сих пор еще норвежцы распевают славные песни, которые сложил Гаральд в честь горячо любимой жены своей — красавицы Елизаветы Ярославны. Другая дочь, Анна Ярославна, была женой французского короля Генриха Первого и матерью французского же короля Филиппа, за малолетством которого она долго правила Францией. Французы до настоящего времени берегут ее собственноручную подпись «Королева Анна» на одной государственной грамоте. «На ней королева Анна,— говорит французский ученый, описывавший грамоту,— не удовольствовалась, по обычаю тех времен, за общей безграмотностью, поставить крест рядом со своим именем, написанным рукой писца, но собственноручно подписала ее своим именем на русском языке». В городе же Реймсе, где венчались на царство французские короли, до сих пор хранится Евангелие, которым, вероятно, благословил свою дочь, отправляя во Францию, Ярослав Мудрый. Французские короли при своем помазании давали обет Господу на этом Евангелии, причем, ввиду незнакомства французов со славянским языком, оно считалось ими написанным на каком-то совершенно неведомом языке. 22 июля 1717 года, когда император Петр Великий проезжал через город Реймс и осматривал соборную ризницу, то Евангелие это было ему показано с пояснением, что никто не знает, на каком оно написано языке. К величайшему удивлению присутствующих, великий русский царь, взяв его в руки и увидев церковно-славянское письмо, начал его тотчас же бегло читать. Третья дочь Ярослава — Анастасия, была женой венгерского короля Андрея Первого, а из сыновей Ярослава двое были женаты на немецких графинях очень знатных родов.
Двор Ярослава, окруженный блеском величия, служил убежищем и для несчастных государей и владетельных князей: Олаф Святой, король норвежский, лишенный престола, проживал одно время у нас. Ярослав принял его с особым дружелюбием и хотел дать ему в управление область, но он скоро выехал опять в Норвегию, оставив у нас своего юного сына Магнуса; затем у нас же проживали Эдвин и Эдуард, дети английского короля Эдмунда, изгнанного из Англии датским завоевателем Канутом Великим. Далее, принцы венгерские Андрей и Левента искали одно время также убежища у Ярослава, и, наконец, им же был принят на службу варяжский князь Симон, изгнанный из своего отечества дядей своим, Якуном Слепым, который потерял, как мы знаем, свою золотую повязку с глаз под Лиственом.
Так блистательно поставил Русь к концу своего княжения мудрый Ярослав. Дела его славились по всем странам Европы, а заведенные им на Руси порядки служили многим примером. Так, вычеканенная им монета — «Ярославле сребро» — послужила образцом для монет северных государств — Швеции, Норвегии и других.
В 1054 году, чувствуя приближение смерти, Ярослав собрал своих детей и для предупреждения всякой распри между ними держал им следующее слово: «Вот я отхожу из этого света, дети мои! Любите друг друга, потому что вы — братья родные, одного отца и одной матери. Если будете жить в любви между собой, то Бог будет с вами. Он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире; если же станете ненавидеть друг друга, ссориться, то и сами погибнете, и погубите землю отцов и дедов, которую они приобрели трудом своим великим. Так живите же мирно, слушаясь друг друга; свой стол — Киев, поручаю вместо себя старшему сыну моему, Изяславу 2]. Слушайтесь его, как меня слушались; пусть он будет вам вместо отца. Святославу даю Чернигов, Всеволоду — Переяславль, Игорю — Владимир, Вячеславу—Смоленск; каждый да будет доволен своею частью; если же кто захочет обидеть брата своего, то ты, Изяслав, помогай обиженному».
Вскоре после этого великий князь, уже совершенно больной, но не перестававший заниматься государственными делами, поехал по какой-то надобности в Вышгород и там скончался 19 февраля 1054 года на руках своего любимого сына Всеволода; он умер семидесяти шести лет от роду, окруженный всеобщим почетом и любовью и горько оплакиваемый народом.
Тело его было положено в гробницу из светлого мрамора, в которой оно покоится и поныне, в приделе, по правую руку от алтаря, в соборном храме Святой Софии в Киеве.
Благодарный русский народ почтил память своего великого князя, наименовав его Мудрым.
Действительно, немало мудрости и трудов положил Ярослав для создания великой и могучей Руси.
Длинные междоусобные войны с братьями заняли у него многие годы. При этом военное счастье далеко не всегда было на его стороне. Тяжкие поражения пришлось ему испытать и от поляков при борьбе со Святополком, и от брата Мстислава под Лиственом. Наконец, не удался и его греческий поход. Но все эти тяжкие времена мудрый Ярослав преодолел своим твердым нравом и ясным умом, и к концу его жизни все устроилось так, как лучше он и желать не мог.
Кроме войн, веденных для защиты и усиления русской мощи и славы, не меньше трудов положил Ярослав и на устройство внутренних дел и порядков в Русской земле. За свою любовь к сооружению церквей, монастырей, палат и других зданий киевляне признали его «хоромцем», то есть охотником строить. Еще с большей любовью и усердием относился Ярослав к народному просвещению.
Время его ознаменовалось распространением православной веры почти по всей Русской земле и постройкой множества церквей и монастырей.
Как глубоко верующий христианин, Ярослав смущался, что дяди его Ярополк и Олег умерли некрещеными; поэтому он вырыл их кости и, крестивши их, предал опять погребению.
Детей своих он воспитывал в вере Христовой с самым большим старанием. Особенной ревностью к вере отличалась супруга его Индигерда, в крещении Ирина, и старший сын Владимир Яросла- вич, сидевший в Новгороде, в котором он положил очень много трудов на сооружение собора Святой Софии; почив тридцати трех лет от роду, Владимир был погребен в корсунской паперти собора, рядом с матерью, принявшей перед смертью пострижение с именем Анны. Мощи князя Владимира и княгини Анны прославились своим нетлением и ко дню празднования тысячелетия России, в 1862 году, были положены в серебряных раках в самом соборе. Православная церковь причислила их к лику святых.
Во время княжения Ярослава выросло уже поколение тех детей, которых святой Владимир отдал в книжное ученье и матери которых оплакивали их при этой отдаче, как умерших. Теперь эти дети ставились всюду священниками и церковниками. Ярослав продолжал дело своего отца: в Новгороде он тоже собрал 300 детей у старост и попов и отдал учиться книжному и церковному просвещению.
Великий князь, пристрастившийся к книжному учению, сам читал священные книги и днем, и ночью. Он неутомимо всюду отыскивал их и, конечно, собрал все, что можно было найти на славянском языке у болгар. Но не довольствуясь этим, он посадил у себя в терему множество переводчиков и заставил их переводить и переписывать в большом числе книги с греческого языка, чтобы рассылать их потом по церквам. Этим рвением к книжному делу великий князь положил основание и древнейшему русскому книгохранилищу при Новгородском Софиевском соборе.
Руководимые Ярославом, как семья его, так и все русское высшее общество, усердно просвещали себя чтением и наукой; переписка книг, так как книгопечатание не было тогда еще известно, считалась настолько почетным занятием, что первейшие духовные лица, князья и княгини посвящали свое свободное время этой переписке. Любимый сын Ярослава, Всеволод, по собственной охоте изучил пять иностранных языков, а другой сын, Святослав, собирал где мог книги и заваливал ими свои покои. До сих пор сохранилась написанная по его приказанию и украшенная драгоценными рисунками книга «Изборник Святослава». К тем же временам относится также сохранившееся до сей поры Евангелие, с великолепными рисунками и украшениями, написанное для новгородского посадника Остромира. Оно носит название «Остромирова Евангелия».
По поводу так сильно развившейся любви к книжному просвещению в Ярославово время летописец говорит: «Подобно тому, как если б кто распахал землю, а другой посеял, а иные стали бы пожинать и есть пищу обильную, так и князь Владимир распахал и умягчил сердца людей, просветивши их крещением; сын его, Ярослав, насеял их книжными словами, а их теперь пожинают, принимая книжное ученье. Велика бывает польза от него; из книг учимся путем покаяния, в словах книжных обретаем мудрость и воздержание; это реки, напояющие вселенную; в книгах неисчетная глубина, ими утешаемся в печали, они узда воздержания».
Кроме распространения православия и просвещения, Ярослав оставил по себе память также и тем, что он был государь, которому приписывается составление первого писанного свода законов под названием «Русская Правда».
В эту «Русскую Правду» вошли все порядки для производства княжеского суда, а также и правила для взимания взысканий и государственных доходов.
Сборник этот весьма любопытен, так как по наказаниям, указанным в нем, можно судить о нравах, господствовавших тогда на Руси.
Из законов, помещенных в «Русской Правде», мы видим, что несмотря на принятие христианства, родовая месть при Ярославе считалась еще вполне законной; так сильны, значит, были древне- арийские языческие обычаи. «Русская Правда» делает лишь то ограничение, что мстит за обиду не весь род обиженного, а только его ближайшие родственники: брат за брата, отец за сына, сын за отца и племянник за дядю. В случае, если почему-либо мести не было, то за убийство или увечье князю платилась вира, имевшая разные размеры, смотря по свойству обиды и званию обиженного; так, за убийство свободного человека платилось сорок гривен, а за княжеского мужа — восемьдесят гривен. Если же на земле какого- либо селения находили мертвое тело, причем убийца не был обнаружен, то все селение платило князю виру; эта вира называлась дикой. По «Русской Правде» особенно сильно карались поджигатели и конокрады — самые злые враги сельского населения и в настоящее время. Виновные в этих преступлениях выдавались князю на поток, то есть на изгнание, а дома их и имущество разграблялись.
Исследование дела производилось всегда очень тщательно: вызывались свидетели, выслушивались стороны, и только тогда постановлялось решение. Если же свидетелей не было и дело почему- либо представлялось неясным, то обвиняемые в убийстве или в краже не менее чем на полгривны золота подвергались испытанию железом: они должны были произносить присягу либо стоя на раскаленном железе, либо держа на нем два пальца; при менее важных преступлениях производилось испытание водой: обвиняемый должен был сделать несколько шагов в глубину реки; если он при этом робел или мешкался, то проигрывал дело. Главнейшим наказанием была денежная пеня различного размера, смотря по вине осужденного; причем продажа в рабство применялась в том случае, когда у него не было средств заплатить наложенную на него по суду пеню.
Мы видели, что ближайшим помощником русских князей во всех делах была его дружина. Дружина эта разделялась на старших мужей, или бояр, и на младших, называемых также гридями (от этого слова произошло и название гридница, то есть палата, где в княжеских теремах собирались люди его дружины). Бояре были те старшие мужи, с которыми совещался князь о всех важных делах как ратных, так и земских; мы видели также, что святой Владимир совещался с боярами же и тогда, когда задумал принять христианство. Князья посылали бояр посадниками в города, послами к иноземным государям и назначали их тысяцкими или воеводами над ратными людьми от земли, которые приходили со своими старостами, сотскими и десятскими.
При построении полков для боя дружина обычно ставилась на обоих крыльях большого полка, или чела, который состоял из воинов от земли. Таким порядком обычно большой полк вел бой, а дружина на крыльях своими решительными действиями довершала победу. Конечно, дороже всего для дружины должен был ^ быть ее князь, а для князя его дружина. И действительно, мы видели, насколько всегда были преданы своим князьям их дружины в самых трудных делах, а также как и князья любили свои дружины. Олег, возвращаясь из царьградского похода, не пожалел наделать из драгоценных паволок парусов для кораблей своей дружины. Доблестный Святослав не хотел креститься, чтобы не смеялись его мужи; дружина же его всегда была готова лечь костьми за своего князя. Святой Владимир, услышав, что его подвыпившие дружинники жалуются на деревянные ложки, сейчас же приказал выковать их из серебра. Наконец, Мстислав Удалой надолго оставил по себе память именно тем, что беспредельно любил свою дружину.
Все мужи дружины были совершенно свободны и всегда могли оставить службу у князя и переехать к другому; но в действительности случаи эти в описываемое время были чрезвычайно редки.
Кроме князей, и княгини тоже имели свои дружины, особенно те, которые по складу своей души любили принимать участие в делах Русской земли.
Содержание дружин обходилось князьям вообще очень дорого, почему они и не были многочисленны; 800 человек считалось уже очень большой дружиной. Но если дружины были невелики, то состав их подбирался с особой заботой. Во главе ее всегда стоял сам князь, поступая в ее ряды с раннего детства. Мы видели малютку Святослава, уже с четырехлетнего возраста идущего во главе дружины в бой. Вообще в те времена жизнь князей начиналась рано: они нередко женились одиннадцати или двенадцати лет от роду, на восьми- или девятилетних невестах, и в том же возрасте начинали принимать участие в делах управления и переносить все тягости боевой жизни. К двадцати годам из них вырабатывались настоящие мужи по своему зрелому уму в делах земских и по умению не только лично вести бой с врагом, но и искусно водить на него свои войска.
Такими же молодцами были и молодые товарищи князя, с которыми он вместе рос, боярские дети; да и все остальное население, по примеру князей, с раннего возраста отличалось большим мужеством и деловитостью. Стоит только вспомнить того замечательного отрока, который пробрался через стан печенегов с уздой в руках к воеводе Претичу во время осады печенегами Киева в княженье Святослава. И до сих пор среди русского народа, когда случается война, всегда находятся славные отроки, иногда не старше тринадцати или четырнадцати лет, которые не только проявляют чудеса храбрости, но также, следуя примеру этого киевского молодого героя, отличаются необыкновенным хладнокровием и рассудительностью при величайшей опасности; что же касается нашей молодежи, из которой ныне состоит русское войско, то всем известно, какими отважными героями наравне со старыми воинами они всегда себя держат перед врагом.
В княжескую дружину принимались люди всякого рода и племени и всех возрастов и состояний. Единственное требование, которое им предъявлялось, это чтобы они были мужами добрыми, храбрыми и смышлеными. Каждый самый простой человек мог рассчитывать занять в княжеской дружине самое почетное место — исключительно благодаря своим личным доблестям.
Мы видели, что у Святослава первым вельможей после него был великан Икмор, вышедший из простого звания только вследствие своих необыкновенных воинских подвигов; мы видели также во время борьбы святого Владимира с печенегами, что он тотчас же возвел в бояре, даже вместе с отцом, простого крестьянина Яна Усмошвеца за его славную победу над печенежским силачом.
Этим братством и равенством военных людей перед своими государями вне зависимости от того, из какого звания они происходят, всегда отличались только русские войска, причем у нас так осталось и до настоящего времени.
Особенно ценили князья, когда в ряды их дружин поступали знаменитые богатыри, славные своими доблестными делами.
В древних наших песнях мы находим, что князь встречал прибывающих неизвестных ему богатырей следующими словами:
«Гой вы еси, добры молодцы! Скажите ж, как вас по имени зовут; А по имени вам можно место дать, По изотчеству можно пожаловать».
Такое отношение князей к боярам еще яснее выражено в одной из былин про Илью Муромца:
Приехал Илья Муромец во Киев-град
И вскричал он громким голосом:
«Уж ты, батюшка, Владимир князь!
Тебе надо ль нас, принимаешь ли
Сильных, могучих богатырей,
Тебе, батюшка, на почесть-хвалу,
Твоему граду стольному на изберечь!..»
Отвечает батюшка Владимир князь:
«А и как мне вас не надо-то!
Я везде вас ищу, везде спрашиваю».
Богатырями в старые времена назывались те добрые молодцы, знаменитые своей отвагой, исполинской силой и христианскою душой, которые всегда готовы были помочь своему меньшому брату в беде и защитить его от обиды. А обиды тогда было от кого терпеть. В степях рыскало Идолище Поганое, каковым именем народ называл печенегов и других хищников; в лесах же сидели лютые люди— Соловьи-разбойники, чудно перекликавшиеся между собой разными звериными и птичьими голосами, когда давали друг другу знать о приближении путников; был и Жидовин Проклятый — с хазарской стороны, были и другие злые враги, называвшиеся в народе Змеями Горынычами, Тугаринами Змеиновичами и другими мудреными прозвищами. Все эти враги Русской земли нападали внезапно на отдельных людей или на целые селения, подстерегали в лесах и оврагах путников, грабили, убивали, жгли и уводили в полон беззащитный народ — стариков, женщин и детей. Княжеская дружина была невелика да и почти всегда занята войной. Кроме того, Русь была так обширна, а дорог в ней было так мало, что много нужно было времени, чтобы княжей дружине дойти до того места, где свершался разбой или набег хищников; поэтому, конечно, воры и разбойники могли всегда уйти вовремя. Мы видели, что даже большую печенежскую силу иногда было невозможно догнать и найти в степях; князь Борис, посланный святым Владимиром с дружиной против печенегов, возвращался назад, не встретив их, когда узнал на реке Альте о смерти отца.
Вот защитниками бедного люда в их округах против этих воров и разбойников и являлись в Древней Руси наши славные богатыри, которые вместе с тем были и верными княжьими слугами. Они посылались или самими князьями, или приглашались местными жителями для защиты от лютых врагов; здесь они совершали свои подвиги, иногда очень трудные, и делались, конечно, народными любимцами и героями.
Наряду с богатырями в те же времена водились и поленицы.
Поленицами прозывались в народе те добрые девицы, обычно дочери или сестры богатырей, которые, обладая всеми лучшими свойствами женской души, были вместе с тем так сильны и смелы, что могли заткнуть за пояс любого молодца; они тоже, как и их отцы и братья, служили святому делу народной защиты и вступали в отважные бои с разбойниками и прочими лихими людьми. Носили поленицы обыкновенные женские платья, но ездили на конях и были вооружены копьями, щитами и булатными мечами.
Удалые поленицы, будучи бесстрашными и грозными воинами пока оставались в девицах, по выходе замуж превращались в самых верных и добрых жен и хозяек.
Так рисуют их народные сказания.
Летописи почти не говорят о подвигах богатырей и не говорят потому, что составлялись они, чтобы заносить на память потомству важные государственные дела, имевшие значение для всей Руси; при этом они составлялись всегда кратко, без лишних слов. Славные же дела богатырей и полениц относились обыкновенно к отдельным событиям той или другой местности, а не ко всей Русской земле, а потому они в летописи и не заносились. Из летописных известий мы знаем только, что богатыри водились на Руси вплоть до нашествия татар, при котором они в первой же битве все легли костьми за Русскую землю.
Познакомиться же подробно с богатырями и поленицами можно по народным песням-былинам.
Былины — это предания о подвигах богатырей, созданные народной любовью к ним; они переходят местами в сказку и наделяют своих любимцев совершенно несуразной силой и невероятными подвигами. Но как в сказочных преданиях древних греков о кентаврах и амазонках заключалось много истинного смысла, так и в наших былинах о богатырях находится много настоящей правды.
Читая былины, мы знакомимся не только с именами наших славных богатырей и их чудесными делами, но как бы переносимся в те времена, когда они жили,— так живо и правдиво составлены эти былины; в них показаны и нравы каждого богатыря, и счеты их между собой, и насмешки, которыми они осыпали иногда друг друга; читая былины, как бы присутствуешь на богатырских пирах, видишь их одежду и оружие и тех добрых коней, которые их носили.
Все рассказы киевских былин связаны между собой так, что одна служит как бы продолжением другой.
Богатыри в них выводятся двух родов — старшие и младшие.
Из старших богатырей особенно знамениты были двое: Святогор-Богатырь, такой страшный силач, что «грузно ему было от силушки как от тяжелого бремени», и еще сильнее его — богатырь-пахарь Минула Селянтович. По былинному сказанию, Микула Селянинович пахал такой тяжелой сохой, что ее не могла вытянуть из земли вся дружина мимоезжего князя Вольги Всеславьевича, а он, Микула, брал ее одной рукой и кидал за ракитов куст.
Рассказ о силе Микулы Селяниновича явно сказочный, но вся былина о нем глубоко поучительна и показывает нам, каким почетом и уважением издревле пользовалось у предков наших землепашество, почему они и возвели доброго и искусного хлебопашца в своего самого старшего и славного богатыря. В этом сказывается глубокая мудрость наших прародителей, так как тогда только русский народ может быть велик и славен, когда кормильцы его — земледельцы будут добрыми, сильными и искусными хозяевами в своем деле.
Вот как изображен в былине доблестный Микула Селяниновичс
Орет в поле оратай 3], понукивает,
У оратая сошка поскрипывает,
Омешики по камушкам почиркивают;
Орет в поле оратай, понукивает,
С края в край бороздочки пометывает;
В край уедет — и другого не видать;
Из земли дубья колодья вывертывает,
А великие каменья все в борозду валит;
Только кудри у оратая качаются,
Скатным жемчугом по плечам рассыпаются.
Сошка у оратая дубовая,
А омешики на сошке чиста серебра,
На омешиках присошек красна золота.
Идя за своей сохой, Микула встречает Вольгу Всеславьевича, тоже старшего богатыря и славного охотника на всякого зверя; между ними завязывается разговор, после которого Микула и предлагает дружине Вольги вытянуть его соху из земли, и когда та не может этого сделать, то он забрасывает ее легко за кусты; изумленный его силой, Вольга спрашивает:
«Ай же ты, оратай-оратаюшко!
Как тебя, скажись-ка, именем зовут,
Как величают по отчеству?»
На это ему отвечает Микула:
«Я как ржи напашу, да в скирды сложу,
В скирды сложу, с поля выволочу,
С поля выволочу, дома вымолочу,
Драни надеру да пива накурю,
Пива накурю да гостей соберу, –
Станут гости пить, станут кушати,
Станут здравствовать меня да похваливати:
Ай ты здравствуешь, Микула Селянинович!»
Таков был наибольший из богатырей — крестьянин-кормилец Микула Селянинович.
У Микулы Селяниновича были три дочери, все славные поленицы. Старшая из них, Василиса Микулична, кроме силы отличалась необыкновенным умом и вышла замуж за богатого черниговского купца Ставра Годиновича. В одной из былин рассказывается, как она выручила мужа своим умом из большой беды. Случилось это так: однажды Ставр Годинович приехал в Киев к князю Владимиру и во время пира начал нахваливать свою жену:
«Разве мне похвастать молодой женой,
Василисой, дочерью Микуличной?
Как во лбу-то у нее светел месяц,
По косицам — звезды частые,
Бровушки чернее черна соболя,
Очушки яснее ясна сокола,
Всех вас, князей-бояр, продаст да выкупит,
А тебя, Владимира, с ума сведет».
На то слово на пиру все призамолкнули,
А Владимиру то слово не слюбилося,
И спроговорил Владимир таковы слова:
«Гой вы, слуги мои, слуги верные!
Вы берите-ка Ставра Годинова
За его за ручушки за белые,
За его за перстни за злаченые,
Отведите-ка во погреба холодные,
За его за речи неучтивые,
Посадите на овес да на воду,
Не на много, не на мало, ровно на шесть лет.
Пусть-ка там Ставер да обдумается,
Пусть-ка там да образумится.
Поглядим-ка, как Ставрова молода жена
Муженька из погребов повыручит,
Всех вас, князей-бояр, продаст да выкупит,
А меня, Владимира, с ума сведет».
Когда Василиса Микулична узнала про беду, стрясшуюся над мужем, она сейчас же поняла, что сможет выручить его отнюдь не силой, а только «своей догадочкою женскою». Для этого она оделась в мужское платье и богатырские доспехи, снарядила с собой сорок молодцев и отправилась прямо в Киев будто бы послом от какого-то царя Калина требовать от Владимира платежа дани, которую он должен был, конечно, только по былинному сказанью, уплатить этому грозному Калину за целых двенадцать лет.
Явившись к Владимиру, она грозно потребовала уплаты долга и назвала себя Василием Микуличем — послом царя Калина. При этом Василий Микулич стал засматриваться на молодую племянницу Владимирову, на Забаву Путятичну, и объявил князю, что просит ее руки.
На это:
Говорит Владимир Столько-Киевский:
«Ай ты, молодой Васильюшка, Микулич сын!
Я пойду с племянницей подумаю».
Выводил племянницу из горенки,
Спрашивал племянницу, выведывал:
«Ай же ты, моя любезная племянница!
Ты пойдешь ли за того грозна посла,
За млада Василия Микулича?»
Говорит ему племянница тихохонько:
«Ай же ты, мой дядюшка возлюбленный!
Что-то у тебя теперь затеяно,
Что-то у тебя задумано?
Не отдай ты девицы за женщину,
Не наделай смеху по Святой Руси!»
Говорит Владимир Стольно-Киевский:
«Как же не отдать мне за грозна посла,
За грозна посла — собаки царя Калина?»
«А не быть же то грозну послу — быть женщине.
Знаю я приметы все по-женскому:
Как по улочке идет — что уточка плывет,
А по горенке ступает почастенечко;
Как на лавочке сидит — коленца вместе жмет,
С поволокою глаза поваживает.
Речь с провизгом у ней по-женскому,
Бедра крутеньки у ней по-женскому,
Ручки беленьки у ней по-женскому,
А и пальчики-то тоненьки по-женскому,
Даже дужки от колец не вышли все,
Двое на двое нам будет хоть с тоски пропасть!»
Тогда Владимир, чтобы испытать посла, предложил ему по-бороться с княжескими молодцами, думая, что если посол — женщина, то она откажется. Но Василиса Микулична, как бывшая поленица, на это и рассчитывала. Она быстро поборола всех мо-лод цев и легко уложила их на землю.
Плюнул князь Владимир да и прочь пошел.
«Глупая Забава, неразумная!
Долог волос у тебя, ум короток:
Женщиною назвала богатыря —
Экаго посла здесь и не видано!»
Позаспорилась Забава с князем-дядюшкой:
«Ай же ты, мой государь свет-дядюшка!
А не быть же то грозну послу — быть женщине:
Все приметы у него по-женскому».
Тогда, чтобы еще раз испытать посла, Владимир предлагает ему пострелять из тугого лука с его молодцами. Посол не только согла-шается, но велит еще принести свой лук, который был так тяжел, что его еле снесли десять молодцев; при этом он одной стрелой из-ломал громадный дуб на ножевые черенки. Тогда Владимир окон-чательно убедился, что это настоящий мужчина и посол царя Кали-на; он предложил ему сыграть с ним в заморские шашки, причем со своей стороны ставил стольный град Киев, а посол должен был по-ставить неуплаченную дань за двенадцать лет. Согласились и сели играть. Через три хода Владимир уже проиграл всю игру, и посол сказал ему:
«Ай ты, князь Владимир Стольно-Киевский!
Проиграл ты мне твой стольный Киев-град».
Говорит ему Владимир князь:
«Ты изволь меня, посол, взять головой с женой».
Посол на это ответил:
«А не надобно же мне тебя с княгинею,
Да не надобно и вашего мне Киева;
Ты отдай-ка за меня замуж племянницу
Молоду Забавушку Путятичну».
На великих радостях Владимир князь
Не пошел Забаву больше спрашивать,
Стал любимую племянницу просватывать
За грозна посла Василия Микулича.
Когда наступил день свадьбы, то молодой посол закручинился и попросил прислать веселых загусельщиков, чтобы развлечься их игрой. Достал Владимир загусельщиков, да все не могут они развеселить посла, который просит уже выпустить из тюрьмы заключенных, умеющих играть на гуслях. Выпустили и этих, но и они играют невесело.
Тогда, наконец, посол спросил, нет ли здесь черниговского гостя — Ставра Годиновича, который отлично может играть на гуслях. Призадумался над этим Владимир и говорит себе: «Мне как выпустить Ставра, так не видать Ставра, а не выпустить Ставра, так разгневить посла». Наконец Ставра выпустили, и он стал играть на гуслях. Когда посол спросил, не узнает ли Ставр его, то Ставр ответил: «Неоткуда ж мне и знать тебя».
Тогда посол обратился к Владимиру и сказал ему: «Мне твоих не надо даней-выходов, ты пожалуй-ка меня веселым молодцем, молодым Ставром Годиновым».
Опять призадумался Владимир, но потом опять решил исполнить желание посла и отдал ему Ставра. Тогда посол предложил Ставру поехать с ним в поле, посмотреть его храбрую дружину из сорока молодцев.
Сели на добрых коней, поехали.
Приезжали ко дружинушке хороброей.
Шел посол Василий во белый шатер,
Сокрутился Василий в платья женския;
«Здравствуешь, Ставер Годинович:
А теперь-то ты меня не знаешь ли?»
Отвечает тут Ставр Годинович:
«Здравствуешь, моя любимая семеюшка,
Молодая Василиса, дочь Микулична!»
«А за что же ты, Ставер Годинович,
Засажен был князем в погреба холодные?»
«Я тобой похвастал, молодой женой,
Что всех князей-бояр продашь да выкупишь,
Самого Владимира с ума сведешь.
А теперь скорей посядем на добрых коней,
В свою сторону уедем, во Чернигов град».
Говорила Василиса, дочь Микулична:
«А не честь же, не хвала нам молодецкая
Воровски уехати из Киева;
Н Мы поедем свадебку доигрывать.
Князья-бояре-то проданы, выкуплены,
Солнышко Владимир князь с ума сведен».
Когда они вернулись в "Киев, то Василиса сказала Владимиру:
«Я, грозен посол, Ставрова молода жена,
Василиса, дочь Микулична,
Воротилась свадебку доигрывать.
Да отдашь ли за меня еще племянницу?»
Говорит Забава, дочь Путятична:
«Ай же ты, мой дядюшка, Владимир князь!
Чуть ведь смеху не наделал ты по всей Руси,
Что не отдал девицу за женщину!»
Солнышко Владимир Стольно-Киевский
Сам проговорил да таковы слова:
«Благодарствуешь, Ставер да сын Годинович.
Знал похвастать молодой женой!
Всех сумела здесь она продать да выкупить,
А меня, Владимира, с ума свести.
За твою за похвальбу великую
Ты торгуй-ка век во Киеве,
Век торгуй и по веку беспошлинно».
Вот какова была славная Василиса Микулична, старшая дочь старшего и наибольшего богатыря Микулы Селяниновича.
Из младших богатырей особенной известностью пользовались: Добрыня Никитич, боярского рода, Алеша Попович — сын священника и Илья Муромец — простой крестьянский сын. Среди этих трех богатырей по былинным сказаниям опять первое место принадлежало прямому сыну земли — славному Илье Муромцу.
Илья Муромец, по этим сказаниям, был прямодушным и неподкупным человеком, честно и верно служившим князю Владимиру. Как крестьянский сын, он был несколько грубоват в своих речах, невоздержан в пировании и не прочь пошуметь и подраться во хмелю. Но при этом он всегда был и высокосправедлив — даже и в порыве гнева. Он был сильнее всех киевских богатырей и старше их годами; свою могучую силу Илья Муромец получил от трех вещих старцев, которые предсказали ему, что «смерть ему на бою не писана». И Илья бесстрашно до конца своих дней боролся с врагами земли русской, не щадя ни пота, ни крови.
Добрыня Никитич, сын дружинного боярина, кроме мужества и храбрости, в противоположность Илье Муромцу, отличался еще особым вежеством, умел говорить красиво и умно и славно пел с гуслями в руках былины про старших богатырей. Затем он обладал еще необыкновенно благородным и глубоко христианским сердцем, что мы увидим, когда речь пойдет о его жене.
Третий славный богатырь, Алеша Попович, был опять совсем другой человек. Очень храбр, остер, умен и красен на язык, но зато хвастлив, завистлив и не тверд в своем слове. «Не возьмет силою, так возьмет лукавством»,— говорил про него старый Илья Муромец.
Из этих трех богатырей Добрыня и Алеша были много моложе Ильи Муромца, но свою богатырскую службу они начали раньше его, так как Илья Муромец смолоду тридцать лет сидел сиднем вследствие болезни и не мог двинуть ни рукою, ни ногою. Будучи в таком беспомощном состоянии, Илья усердно молил Бога и просил исцелить его, с тем, что он тогда убьет Соловья-разбойника, занявшего в лесах дорогу на Киев и творившего много зла проезжему народу. По этой молитве во двор к его отцу зашли однажды прохожие старцы — калики-перехожие; они исцелили его от болезни, дали вдобавок силу могучую и предсказали, что он в бою смерти своей не примет.
Обрадованный Илья сел тотчас же на коня и отправился на Соловья-разбойника, которого взял в полон и привязал себе к седлу после многих, чисто сказочных приключений. С привязанным Соловьем Илья отправился прямо в стольный град Киев, где, отстояв обедню, предстал пред ясные очи самого князя Владимира Красно Солнышко, в гриднице у которого шел в это время, как всегда по воскресным дням, пир горой. Владимир, по своему обычаю, ласково встретил прибывшего витязя и спросил его, откуда он и чем занимается. Илья Муромец ответил, что приехал прямой дорогой в Киев и поспел к поздней обедне. На это Алеша Попович сказал Влади-миру:
«Гой ты, ласковое солнышко, Владимир князь!
Во глазах детина завирается,
Во глазах над нами насмехается!
Уж ему ли, деревенщине, проехати
Прямохожею дорожкой, прямоезжею?
Во лесах во Брынских грязь топучая...
Вор сидит на трех дубах, да на семи суках,
Соловей-разбойник, сын Рахманович
Как засвищет он по-соловьиному,
Зашипит, разбойник, по-змеиному,
Закричит, собака, по-звериному —
Все-то травушки-муравы уплетаются,
Все лазуревы цветочки осыпаются,
Темны лесушки к земле все приклоняются,
А что есть людей, то все мертвы лежат».
Говорит удалый Илья Муромец:
«Гой ты, солнышко, Владимир Столько-Киевский!
Соловей-разбойник на твоем дворе:
Выбил я ему, злодею, правый глаз,
Приковал его ко стремячку булатному».
После этого князь с княгиней и все богатыри сошли на двор смотреть Соловья-разбойника, который так всех насмерть напугал своим страшным свистом и шипением, что Илья Муромец вывел его в поле и убил стрелой. Когда Илья вернулся после этого в гридницу, то Владимир держал ему такую речь:
«Благодарствуешь, удалый Илья Муромец,
Что избавил нас от смерти от напрасныя!
Нареку тебе я имячко по-новому:
Будь ты первый богатырь во Киеве,
Старый Илья Муромец, да сын Иванович,
Да живи у нас во стольном Киеве,
Век живи отныне до веку!»
И пошли они к обеду княженецкому.
Говорит Владимир Стольно-Киевский:
Говорит Владимир Стольно-Киевский:
«Гой еси ты, первый богатырь наш киевский,
Старый Илья Муромец, да сын Иванович!
Жалую тебя тремя местами я:
Первое место — в ряд со мной садись,
Друго место — в ряд с княгинею,
Третье место — куда сам захочешь».
Заходил Илья с оконничка,
Пожал всех князей да бояров,
Сильных, могучих богатырей:
Очутился против самого Владимира.
Смелому Алеше за беду пало,
Взял Алеша со стола булатный нож,
Кинул во Илью во Муромца;
На лету поймал Илья булатный нож,
Да воткнул его в дубовый стол.
Говорит Илье Добрынюшка Никитич млад:
«Гой ты, первый богатырь наш киевский,
Старый Илья Муромец Иванович!
Держим все мы на тебя надежду крепкую:
Уж прими-ка ты меня, Добрынюшку,
А со мной и моего ли братца менынаго,
Смелого Алешеньку Поповича,
Во свои во братья во крестовые;
Будешь ли, Илья, нам братцем большиим,
Я, Добрыня, буду братцем средниим,
А Алеша — братцем меныпиим».
Говорит ему Алешенька Попович млад:
«Во своем ли ты уме, Добрынюшка,
Во своем ли, братец мой, во разуме?
Сам из роду ты, Добрыня, из боярского,
Я, Алешенька, из старого поповского,
А ему никто не знает роду-племени,
Принесло его невесть откудова,
Назвался крестьянским сыном из-под Мурома,
Да чудит у нас во Киеве, юродствует».
Был тут славный богатырь Самсон Самойлович,
Говорит Илье Самсон Самойлович:
«Гой ты, мой возлюбленный племянничек,
Первый богатырь наш Илья Муромец!
На Алешку больно ты не гневайся:
Роду он поповского, захлыщева
И каков он трезв, таков и пьян,
Лучше всех бранится, лучше ссорится!»
Говорит Алешенька Попович млад:
«Ай ты, дядюшка Самсон Самойлович!
Не во гневе же и тебе будь сказано:
Сам доселе слыл ты старшим богатырем,
А теперь кого в племянники пожаловал,
Над собою набольшим кого признал?
Деревенщину, засельщину!»
Говорит Самсон Самойлович:
«Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад:
Ты горазд играть во гусельцы звончатыя,
Петь про времена про стародавния...
Спой Алеше на послушанье старинушку
Про того про деревенского богатыря,
Про Микулу Селянинова».
Добрыня взял после этого гусли и спел в поучение зазнавшемуся Алеше былину про славного Микулу Селяниновича и про встречу его с Вольгой Всеславьевичем, уже рассказанную нами, когда вся Вольгина дружина не могла поднять Микулиной сохи.
Как замолкнул молодой Добрынюшка,
Воспроговорил Владимир Стольно-Киевский:
«Ай ты, славный загусельщик наш Добрынюшка!
Пил допреж ты чарочку заздравную,
А теперь повыпей-ка забавную,
Во-первых, за то, что распотешил нас,
Во-вторых, за то, что ко стыду привел
Смелого Алешеньку Поповича;
Во скамье сидит Алешка, не сворохнется,
Утопил глаза завидливы в дубовый стол».
После этой речи Владимира Добрыня выпил чару зелена вина, а один из богатырей, Бермята Васильевич, стал упрекать Добрыню, что в своей песне про Микулу Селяниновича он забыл сказать про трех его славных дочек:
«Поленицы молодые все, удалые,
Все в родителя и силою, и мудростью;
Старша — Василиса, дочь Микулична,
Средняя — Мария, дочь Микулична,
И менына — Настасья, дочь Микулична».
К Бермяте Васильевичу присоединился и Алеша Попович и начал выговаривать Добрыне:
«Ай ты, славный загусельщик наш Добрынюшка!
Полениц удалых и забыл как раз!
Ты поди-ка, сослужи-ка Богу молебен,
Что Микула твой уже преставился:
За твою за память молодецкую
Наградил бы он тебя из рук своих
Теми же грошами подорожными —
Шелепугой 4] подорожною.
Хоть и живы дочери Микулины,
Да вот та, что поумнее, старшая,
Василиса, дочь Микулична,
За Ставра Годинова замуж пошла,
Во Чернигове за муженьком живет,
На печи лежит да калачи жует;
Всех сумела здесь продать да выкупить,
А Владимира-то князя и с ума свела;
И тебя не обошла бы благодарностью.
Но вот сестры у нее еще на выданье,
Обе поленицы же удалыя,
Во раздольице чистом поле полякуют 5];
Вы седлайте-ка скорей добрых коней,
Ты, Добрыня, со своим со братцем большиим,
С первым ли богатырем Ильею Муромцем,
Выезжайте во раздольице чисто поле,
Во чистом поле порыскайте, покликайте,
Может, выкличите полениц удалых;
Тут побить их во бою вам, добрым молодцам,
Уже дело не великое — последнее;
А кто поленицу во бою побьет,
За того ведь и замуж идет.
Прямо в церковь Божью ко злату венцу,
От венца честным пирком ли и за свадебку!
Только буде, как Ставра Годинова,
Приберут вас ко белым рукам —
Не взыщите, братцы, не прогневайтесь!»
Илья Муромец отказывается ехать воевать полениц, говоря, что «старому жениться — не ко младости». Но Алеша не унимается и настаивает, чтобы Илья и Добрыня ехали бы воевать с дочерьми Микулы Селяниновича.
Тогда Добрыня говорит ему следующее:Илья Муромец отказывается ехать воевать полениц, говоря, что «старому жениться — не ко младости». Но Алеша не унимается и настаивает, чтобы Илья и Добрыня ехали бы воевать с дочерьми Микулы Селяниновича.
Тогда Добрыня говорит ему следующее:
«Ай же смелый ты, Алешенька Попович млад!
Любо всякому могучему богатырю
По чисту полю порыскать, пополяковать,
Силой с супротивником померяться,
А с неверным за Святую Русь
Прозакладывать и буйную голову,
Простоять хоть век свой на заставушке
За сирот, за вдов, да за бедных людей.
Да не честь же, не хвала богатырю
Для ради утехи молодецкия
Проливать безвинну человечью кровь,
Обездоливать семейку богатырскую,
Молод у жену да малых детушек.
А мужик Микула Селянинович
И не тянется за славой богатырскоей:
Он проходит в поле век за сошкою,
С края в край распахивает землю-матушку,
Напасает хлебушка на всю Святую Русь —
И на нас с тобой, могучих богатырей;
Всю земную тягу, во поту лицу,
Носит он, кормилец, на плечах мужицких,
А земную тягу на плечах носить
Не под силу и сильнейшему богатырю».
После этого, видя усмешку Алеши, Добрыня берет гусли и начинает петь былину про то, как оба старших богатыря — Святогор и Микула встретились, и при этой встрече силач Святогор никак не мог поднять малой сумочки Микулиной, в которой вся земная тяга была понагружена. При этом Добрыня закончил свою былину так: Святогор, силясь поднять сумочку, так и увяз в землю, на которой она лежала, и тут же и отдал Богу душу. Бермята же Васильевич опять поправил Добрыню и сказал, что Святогор живет теперь на Святых горах.
Тогда неугомонный Алеша Попович предложил князю Владимиру послать Илью Муромца к Святым горам, чтобы проверить, кто говорит правду — Добрыня или Бермята. На это предложение Илья тотчас же согласился, сказав, что «не довлеет сильному богатырю на покое дома жить, живот кормить». Князь Владимир отпускает его и дает в товарищи Добрыню Никитича, с которым Илья Муромец братается по пути, и они меняются золочеными крестами. В этой поездке Илья доехал до самых Святых гор, видел Святогора, похоронил его и получил в благословение часть его силы и славный Святогоров меч. Добрыня же расстался с Ильею в пути, так как им встретилась удалая поленица — младшая дочка Микулы Селяниновича—Настасья Микулична. Добрыня начал с ней борьбу и два раза ударил ее своей палицей, но она и бровью не повела, а когда он ударил ее в третий раз, то промолвила:
«Я-то думала, комарики покусывают,
Ан-то русские богатыри пощелкивают!»
И хватила за желты кудри Добрынюшку,
Сдернула Добрынюшку с коня долой
И спустила во глубок мешок во кожаный.
Но добрый конь Настасьин отказался везти двух богатырей — ее и Добрыню, и тогда она вынула его из мешка и промолвила:
«Если стар богатырь — голову срублю,
Если млад богатырь — в полон возьму.
Если мне в любовь придет — замуж пойду,
Не прилюбится — в ладонь складу, другой прижму,
Сделаю богатыря в овсяный блин».
Как взглянула на млада Добрынюшку,
Прилюбился ей Добрынюшка, понравился:
«Здравствуй, душенька, молоденький Добрынюшка!»
Говорил на то Добрыня, спрашивал:
«Ай же, поленица ты удалая!
Ты почем узнала молода Добрынюшку?»
«А бывала я во стольном Киеве,
Там видала молода Добрынюшку.
Как возьмешь меня, Добрыня, во замужество,
Сделаешь со мною заповедь великую—
Отпущу тебя, Добрыня, я по живности;
Не возьмешь меня — в ладонь складу, другой прижму,
Сделаю тебя в овсяный блин!»
Добрыня, конечно, тотчас же согласился жениться на славной поленице, поехал с нею в Киев и, спросив благословение у своей матери — честной Афимьи Александровны, принял с Настасьей по злату венцу, после чего устроил большой пир для всех богатырей, не позвав на него лишь братца меньшего — пересмешника Алешеньку Поповича.
Затем молодые супруги стали жить в большом счастье и согласии.
Как-то раз на пиру у князя Владимира все его богатыри крепко выпили и стали хвастаться друг перед другом:
Умный хвастает отцом да матерью,
Неразумный — золотой казной,
А Добрыня — молодой женой.
В это время встает сам батюшка Владимир князь и говорит им:
«Все вы, добры молодцы, расхвастались;
Мне-то, князю вашему, чем будет хвастати?
Как уж далече-далече во чистом поле,
Как летает там Невежа 6] черным вороном.
Пишет мне Невежа с угрозою,
Кличет-выкликает поединщика,
Супротив себя да супротивника.
Уж кого бы мне послать с Невеж ой ратиться,
Очищать дороги прямоезжия,
Постоять на крепких на заставушках...»
На это встает из-за стола Илья Муромец и говорит, что он сам недавно с дороги, так как простоял двенадцать лет на заставе, и никогда ему Невежа глаз не казал, а теперь советует послать против него Добрыню Никитича.
Добрыня, выпив чару зелена вина, сейчас же отправляется домой, прощается со своей матерью и женой и говорит Настасье Микуличне следующее слово:
«Ожидай Добрыню с поля три года,
Три года пождешь — другие три пожди,
Как исполнятся тому все шесть годов,
И Добрыня твой не возворотится —
Поминай тогда Добрынюшку убитого,
А тебе, Настасье, воля вольная:
Хоть вдовой живи тут, хоть замуж поди,
Хоть поди за князя, за боярина,
За богатыря, за гостя за торгового,
Или за простого за крестьянина,
Не ходи ты только за единого —
За того за бабьего насмешника,
За Алешеньку Поповича:
Он, собака, мне названый брат,
А названый брат ведь паче родного».
После этого Добрыня уехал и шесть лет не давал о себе никаких вестей; все это время мать его и жена сидели вместе дома и ежедневно ожидали его возвращения. Когда же минуло шесть лет, то им привез Алеша Попович недобрую весть, что Добрыня убит и лежит непохороненным в чистом поле.
Сильно горевала о муже Настасья Микулична вместе со своей свекровью, но затем князь Владимир и княгиня решили ее выдать замуж, причем лукавый Алеша Попович подстроил дело так, что в женихи ей князь с княгиней прочили именно его.
Но Настасья Микулична не поддалась на все эти уговоры и объявила, что будет ждать мужа еще шесть лет. Когда прошли и эти шесть лет, и Алеша уверил ее, что косточки Добрынины уже порастасканы в чистом поле, то Настасья Микулична, уговариваемая
Владимиром и его женой, решила наконец выйти замуж за Алешу Поповича.
Был назначен день свадьбы, и венчание должно было произойти вечером после большого пира у князя Владимира.
В это время как раз возвращается Добрыня. Узнав, что его жена выходит замуж за Алешу Поповича, он никому не говорит о своем приезде, а одевается скоморохом, берет гусли в руки и идет в княжеский терем, где шел свадебный пир. Когда он вошел, то никто его не узнал, а Владимир приказал ему сесть у печки, на скоморошном месте. Добрыня так и сделал и, настроив гусли, начал петь. Пел он настолько хорошо, что Настасья Микулична припомнила, что так только играл и пел ее покойный муж, а Владимир пригласил его с печки к своему столу и позволил выбрать любое место. Тогда Добрыня сел против своей жены и просил разрешения князя поднести чару вина тому, кого сам он, Добрыня, пожалует ею. Владимир разрешил. Налив чару и опустив в нее свое обручальное кольцо, Добрыня поднес ее новобрачной и просил выпить до дна. Как только она увидела это обручальное кольцо, то тотчас же пала мужу в ноги и просила у него прощения:
«Ты прости, прости меня, моя державушка,
Во вине меня прости, во женской глупости,
Что наказа твоего я не послушалась,
За Алешку за Поповича замуж пошла.
Не охотою берут меня, не честию,
Силою берут меня, неволею».
Говорит Добрынюшка Никитич млад:
«Не дивуюсь разуму я женскому:
Волос бабий долог, ум-то короток;
Я дивуюсь братцу своему названому:
От жива мужа жену берет;
Я в других дивуюсь князю солнышку,
Со княгинею его Апраксией:
Я за них с Невежой в поле ратился,
Все очистил им дороги прямоезжия,
На заставе простоял двенадцать лет,
А они мою жену законную другому сватают».
Тогда князь Владимир с княгиней смутились, а заводчик всего этого дела, Алеша Попович, пал Добрыне в ноги и просил простить его.
На это Добрыня сказал ему, что не может простить его, но не за то, что он хотел жениться на Настасье, а за ложную весть о его смерти, чем он доставил много горя Добрыниной матери; затем, взяв блудливого Алешу за кудри одной рукой, Добрыня ударил его несколько раз гуслями по спине.
Тут вступился в дело старый Илья Муромец и скоро помирил обоих богатырей. Добрыня же простил жену, поцеловал ее и отправился с ней порадовать свою старую мать счастливым возвращением после долгой разлуки.
Вот каковы были, по былинным рассказам, киевские младшие богатыри.
Из этих рассказов мы видим, что былины чрезвычайно важны для изучения быта наших славных предков. Может быть, удалой Добрыня Никитич никогда не спорил с завистливым Алешей Поповичем; может быть, даже оба они на свете вовсе и не жили, а были другие богатыри, с другими именами. Но вполне несомненно, что сказания о богатырях рисуют нам картины действительной жизни и нравов, почему они, в отличие от сказок, и называются былинами, то есть такими рассказами, в основании которых лежит правда — быль.
Русский богатырский быт, как он рисуется в былинах, весьма замечателен. В Западной Европе и в Польше в те времена было тоже много знаменитых богатырей; они носили название рыцарей и также совершали, как и у нас на Руси, славные дела и даже предпринимали ряд так называемых крестовых походов в Святую Землю, чтобы отвоевать Гроб Господень от арабов, покоривших Иерусалим.
Однако большая разница была между этими рыцарями и нашими русскими богатырями. На Западе рыцарем мог быть только человек высшего сословия, которое одно почиталось благородным; все же другие сословия представлялись этим гордым рыцарям настолько низкими и презренными, что они и за людей их не считали. Особенно отличались гордостью польские рыцари, которые были под сильным влиянием немцев и старались подражать их обычаям; несмотря на то, что польский король Земовит был из крестьянского рода, польские рыцари глубоко презирали крестьян — пахарей.
У нас же богатырями могли быть люди всех сословий, но зато они обязаны были заслужить это звание своей личной доблестью; при этом славнейшим из старших богатырей почитался именно крестьянин-пахарь Микула Селянинович.
Точно так же, когда прибыл на княжий пир неизвестный крестьянский сын Илья Муромец, то все остальные богатыри во главе с самим князем Владимиром признали его первым из всех присутствовавших, как только убедились, что он полонил страшного Соловья-разбойника. Один только завистливый Алеша Попович стал было кичиться перед Ильею, но его сейчас же начал стыдить Добрыня, старый богатырь Самсон Самойлович, а затем и князь Владимир Стольно-Киевский.
Хотя западные рыцари и ходили освобождать Гроб Господень, а также хотя некоторые из них и были замечательно благочестивыми людьми, но все же главным и постоянным занятием этих рыцарей было, выстроив себе на неприступных скалах крепкие каменные замки, выходить из них закованными с ног до головы в железо, с тем чтобы совершать хищные набеги на окрестное население, обирая и грабя его. Эти рыцари постепенно настолько усилились на Западе своими грабежами и насилиями, что стали очень буйными и непочтительными даже относительно своих королей.
Все же без исключения наши богатыри употребляли всю свою удаль и силу только на служение великому христианскому делу — защищать свою страну, сирот, вдов и старцев от степных врагов и лихих людей; при этом они всегда были первыми слугами своих князей и для несения службы бескорыстно сидели по многу лет на пограничных заставах, в разных глухих местах. Если же кто-нибудь из них вздумал бы когда-либо напасть на мирных жителей с целью ограбить их, то, конечно, сейчас же лишился бы высокого наименования богатыря и превратился в обыкновенного вора и разбойника.
Рыцари на Западе из тщеславия постоянно мерялись друг с другом силой и вступали для этого между собой в смертные поединки на глазах народа, королей и других рыцарей, только чтобы почваниться своей силой и заслужить одобрение главным образом дам, то есть чужих жен, присутствовавших на таких поединках; со своими же собственными супругами эти знаменитые рыцари часто обращались весьма круто и, случалось, бивали их железными перчатками по щекам.
Не таковы были наши богатыри: они считали большим грехом обнажать оружие с целью померяться силой против таких же добрых молодцев, как они сами, полагая, что своей жизнью следует жертвовать только против врагов веры и государства и воров и разбойников, обиравших сирых людей.
При этом поглядывать на чужих жен у нас считалось зазорным делом, за что и был наказан Алеша Попович. Зато своих жен наши богатыри любили очень крепко и нежно. Если бы на Западе случилась у какого-нибудь рыцаря такая беда с женой, как у До- брыни, то, несомненно, западный рыцарь убил бы и Алешу, и свою жену и, может быть, только в лучшем случае посадил бы ее в темное подземелье своего замка, а потом насильно постриг бы в монастырь.
Наш же Добрыня взглянул на поступок своей жены, как истинный христианин и при этом как умный человек и любящий муж. Он понял, что за двенадцать лет отсутствия Настасью Микуличну могли убедить в его смерти и уговорить выйти за Алешу Поповича, почему он сейчас же и простил своей жене все и поцеловал ее, а выговорил только князю и княгине за сватовство, да задал небольшую трепку Алеше Поповичу.
На Западе было совершенно невозможно, чтобы вдова рыцаря, да еще с благословения покойного мужа, вышла бы за кого-нибудь замуж, не принадлежащего к рыцарскому роду. У нас же Добрыня, отправляясь против Невежи в длинную разлуку, говорит жене, что она может выйти замуж
«Хоть за князя, за боярина,
За богатыря, за гостя за торгового,
Или простого за крестьянина».
Таким образом, былины совершенно ясно показывают, насколько тогдашний русский быт был неизмеримо лучше западно-европейского. Там высшее сословие смотрело с несказанным презрением на все остальное. У нас же все считались равными братьями, и каждое сословие уважало другое, отлично понимая, что не могут все люди в государстве заниматься одним делом и состоять поэтому в одном сословии. Такое взаимное уважение русских друг к другу, несмотря на разность занятий, происходило вследствие той весьма важной причины, что все наши предки с самых отдаленнейших времен были всегда людьми благородными по рождению, а потому среди них только и уважались благородные чувства и благородное же отношение друг к другу: вследствие благородства же своих чувств было развито у них и высокое уважение к чужому труду, как бы скромен он ни был.
Наконец, вследствие этого же общего благородства и одинаковости своего происхождения, установилась между нашими предками и необыкновенная простота отношений друг к другу: князья, бояре, дружинники, простые крестьяне — все говорят друг с другом вежливо, но просто, как с родными; старшие по летам называются дедушками и батюшками, равные — братьями, а младшие — детками, ребятами и племянниками. Эта исключительно русская родственная простота отношений на диво всем иностранцам сохранилась у нас на Руси и по сей день. Каждый крестьянин, если случается ему говорить с государем императором, попросту говорит ему — «ты, батюшка-царь»; в свою очередь, как государь, так и все начальные люди русского войска всегда называют солдат ребятами, братцами. Этого ни в одной другой стране нет и никогда не бывало. Идет же такой порядок у нас, как мы видим, еще с тех давних времен, которые мы здесь описываем.
Христово ученье, просветившее наше отечество при князе Владимире, конечно, еще больше заставляло всех лучших людей тогдашней Руси относиться с чисто братскими чувствами к своему ближнему и употреблять все свои силы и разум на служение общему благу своей страны.
Действительно, дивное время было тогда на Руси. Мудрые князья, доблестные ратные люди, славные богатыри, смелые и смышленые купцы, могучие пахари — кормильцы, все жили полной жизнью среди многих тревог, опасностей, тяжелых походов, но также среди многих великих и славных дел на пользу Родины, дел, освященных недавно принятой верой во Христа Спасителя.
Правда, сильно еще было язычество в нравах и обычаях; даже мудрый Ярослав должен был признать законным обычай родовой мести; так крепко сидела она в крови новообращенных христиан.
Веруя во Христа и Святую Троицу, народ наш долго еще сохранял вместе с тем и свои языческие суеверия и, в случае нужды, часто обращался не к священникам, а к колдунам или волхвам. Но несмотря на эти остатки язычества, Христово учение все более и более просвещало ум и сердце русского народа.
Благодаря мерам Владимира и Ярослава для распространения православия и обучения детей книжному просвещению у нас скоро образовалось уже достаточное количество своих русских священников и епископов.
Управление церковью было основано на правилах, установленных царьградскими патриархами и собранных в так называемой
«Кормчей книге», а также и на церковных уставах святого Владимира и Ярослава. Кроме митрополита, сидевшего в Киеве, были еще епископы — в Новгороде, Ростове, Чернигове, Белгороде, Владимире-Волынском и некоторых других городах.
Способ содержания митрополита и епископов состоял из десятин доходов, отдаваемых князьям в пользу церкви, из судебных пошлин и из доходов с недвижимых имений, пожертвованных благочестивыми людьми. Эти доходы митрополит и епископы употребляли не для себя одних, но и на содержание соборного храма с его причтом, на пропитание нищих, больных, странников, сирот и вдов, на пособие потерпевшим от пожара и неурожая, на возобновление церквей и монастырей. Дома епископские были домами призрения всякой нищеты. Приходские храмы обеспечивались иногда пожертвованиями своих строителей. Так, Ярослав, строя храмы по городам и селам, назначал всегда священникам известное жалованье; больше же всего, как и теперь, священники существовали доброхотными приношениями прихожан.
К великому счастью Руси, среди ее первых митрополитов и епископов было много людей, замечательных по своему уму и христианскому рвению. Они пользовались громадным влиянием и уважением у князей, и без них не решалось ни одно важное государственное дело, так как они постоянно принимали участие в княжеской думе вместе с боярами и городскими старцами.
Михаил, первый митрополит, присланный патриархом из Царь- града вслед за крещением Руси при святом Владимире, прославился при жизни ревностным распространением христианства, а после смерти нетлением своих мощей, которые почивают в Великой Киево-Печерской церкви.
Таким же нетлением прославились и почивающие в Феодосие- вых пещерах мощи блаженного Иллариона, первого митрополита из русских людей, поставленного Собором русских епископов, когда Ярослав после войны с греками хотел им показать полную независимость от них своего государства во всех отношениях. Илларион был ближайшим и деятельнейшим сотрудником великого князя по укреплению веры и насаждению просвещения.
Помимо святости жизни, многие из наших епископов были и замечательными проповедниками; им всем приходилось не только утверждать свою паству в недавно принятой Христовой вере, но также защищать православие от католической и иудейской пропаганды, уже сильной и в те отдаленные от нас времена. Из этих поучений и проповедей до нас дошли три «Слова» митрополита Иллариона, одно поучение новгородского епископа Луки Жидяты и целый ряд поучений неизвестных святителей, не пожелавших из смирения сохранить для потомства свои имена.
В этих поучениях проповедовалась необходимость твердо держаться православия, любовь к ближнему, преимущества вечной жизни пред скоропреходящей земной и христианское смирение. Наиболее проникновенной была проповедь христианского смирения. Она находила отклик в душе каждого. Это показывало, конечно, что русский человек сердечно понял истину христианского учения, сердечно ей отдался и только в смирении находил истинную силу, способную смягчить его грубое языческое сердце.
«Не будьте буйны, горды; помните, что, может быть, завтра будете смрад, гной, черви. Будьте смиренны и кротки; у гордого в сердце дьявол сидит, и Божье слово не прильнет к нему»,— учил свою паству епископ Лука Жидята.
А в поучениях неизвестных святителей находим мы и такую притчу: «Два конника были — мытарь и фарисей. Запряг себе фарисей два коня, один конь — добродетель, другой конь — гордость, и пересилила гордость над добродетелью, и разбилась колесница, и погиб всадник. И запряг мытарь два коня, один — злые дела, а другой — смирение, и не отчаяние получил, но оправдание, сказавши только: Боже, очисти меня, грешного!»
Светлым источником, откуда истекали в те времена на всю Русскую землю лучи Христовой веры, истинного просвещения, горячей любви к ближнему и славные примеры святой подвижнической жизни, была основанная у самого Киева иноческая Печерская обитель.
По поводу основания этой обители летописец говорит следующее: «Много монастырей поставлено от царей и бояр на богатом иждивении, но не таковы эти монастыри, как те, которые поставлены слезами, постом, молитвою и бдением».
Основание Печерского монастыря было положено блаженным митрополитом Илларионом, когда он был еще простым священником в великокняжеском селе Берестове, славившемся, особенно при князе Владимире, своей веселой и шумной жизнью.
Чтобы уединиться на несколько часов от этой шумной жизни, Илларион ходил в дремучий лес, расстилавшийся по холмам над Днепром близ самого Киева. Здесь выкопал он себе небольшую пещеру около двух саженей и тайно подвизался в ней, пребывая в псалмопении и молитве.
В то же самое время проживал и другой замечательный русский подвижник — по имени Антиппа. Антиппа родился в Любече, близ Чернигова, и с детства имел страх божий и стремление к иноческим подвигам. Будучи еще очень молодым, он уединился в пещеру у Любеча, существующую и поныне, предавался в ней усердному посту и молитве. Здесь Господь положил ему на ум идти в греческую страну, на Святую Афонскую гору.
Афонская гора составляет одну из самых великих святынь для всякого православного человека, так как с первых же дней христианства она была, по преданию, избрана Пресвятой Богородицей себе в жребий и с тех пор до нынешнего дня служит местом уединения и великих подвигов для множества православных святителей и иноков.
Гора эта расположена на узком полуострове, с трех сторон омываемом морем и имеющем в длину до 80, а в поперечнике местами до 20 верст. Высоты ее поднимаются до двух верст над уровнем моря. Растительность на горе скудная, зверей и птиц мало, и все располагает к уединению и созерцанию. В языческие времена на Афоне было главное капище греческого бога Аполлона. Но свет евангельский воссиял на ней вскоре по Воскресении Господнем. Вот как об этом рассказывает святой Дмитрий Ростовский в составленной им Четьи-Минее, или книге Жития Святых. Когда святые апостолы в Иерусалиме с Божьей Матерью кинули жребий, кому какая страна достанется для Евангельской проповеди, то Богородице досталась Иверская земля, иначе называемая Грузией, на Кавказе; но ангел Господень тогда же возвестил ей, что Иверская земля просветится в другое время. «А Тебя,— сказал ей ангел,— ожидают попечения об иной земле, в которую Сам Бог проведет Тебя». Между тем Лазарь, друг Господень, которого Иисус Христос воскресил после четырех дней смерти, был в это время епископом на острове Кипре и усердно желал видеть Божью Матерь; однако он опасался тогда прибыть в Иерусалим вследствие сильного гонения от иудеев, и поэтому, по ее соизволению, Лазарь прислал за нею корабль, на котором она отправилась на Кипр.
Во время этого пути сильный ветер отнес корабль от Кипра и прибил его на пристань горы Афона. Здесь в это время было много народа, пришедшего поклониться идолам, сооруженным в честь бога Аполлона. По приближении корабля Богоматери вдруг раздались со стороны идолов крики: «Люди, обольщенные апостолом, ступайте в Климентову пристань и примите Марию, Матерь Великого Бога Иисуса». Услышав эти необычайные крики, изумленный народ устремился к пристани. Увидев подошедший корабль, все пришедшие приняли с большим почтением сошедшую с него
и не оскудеет милость Сына Моего отныне и до скончания века; я же буду заступницей этому месту и теплой ходатаицей о нем пред Богом».
Сказав это, она вторично благословила народ и отправилась на остров Кипр для посещения Лазаря.
С тех пор и до сего дня, несмотря на разные грозные бедствия, обрушивавшиеся не раз на Греческую землю, на Афоне не переводятся высокое христианское благочестие и православные иноки, которые ныне только одни его и заселяют; сюда же постоянно удаляются кончать жизнь в строгих подвигах многие патриархи и другие знаменитые отцы церкви.
Через восемьсот лет после своего первого посещения Афона Божья Матерь явилась в тонком сне одному из афонских пустынножителей, святому Петру, и снова нарекла Святую гору своим жребием и подтвердила свою постоянную милость к ней.
Вот на эту-то Святую гору, особенно прославленную в те времена дивными подвигами святого Афанасия Афонского, и прибыл молодой Антиппа; здесь он стал ревностно подвизаться, под руководством опытного старца Феоктиста, в существующей и в настоящее время пещере при греческом монастыре Есфигмене, в котором он принял затем монашеский образ с именем Антония.
После того как Феоктист увидел Антония совершенно окрепшим в иноческой жизни, он сказал ему: «Антоний, иди в Россию; ты будешь там благословением Святой горы, так как много монахов пойдут от тебя на Руси». Антоний повиновался и, прибыв в Киев, поселился на почти неприступном берегу реки, в пещере, вырытой варягами, разбойничавшими по Днепру. Это было в 1013 году. Скоро после того преставился равноапостольный князь Владимир и началось княженье Святополка Окаянного, вызвавшего кровавые смуты на Руси. Огорченный и встревоженный Антоний отбыл опять на Святой Афон. Здесь он провел много лет в строгом подвижничестве и, наконец, получил вторично благословение игумена вернуться в Россию, что он и исполнил.
Вторичное возвращение его было в 1028 году, когда на Руси уже наступила полная тишина. Антоний решил остаться отшельником и выбрал себе пещеру, вырытую благочестивым Илларионом на лесистом холме реки Днепра, где и поселился. Он начал со слезами молиться Богу следующими словами: «Господи! Утверди меня в месте этом, и да будет на нем благословение Святой горы и игумена моего, который меня постриг». Начав здесь жить, Антоний питался исключительно сухим хлебом, и то через день, проводя все свое время в бдении, молитве и трудах. К его утешению, пещера была далеко от людных мест, так как Берестовский холм был покрыт густым лесом. Однако слава о его необыкновенных подвигах разнеслась по всей Киевской стране, а потом и далеко за ее пределы, и скоро он прослыл под именем великого Антония, к которому стали все более и более обращаться за благословением. г ,
Вместе с тем, к Антонию начали собираться и люди, также искавшие, как и он, уединения и высоких подвигов. Первый, который изъявил желание с ним жить и разделить труд, был преподобный Никон, уже бывший иеромонахом; он долго исправлял обязанности игумена зарождавшейся пещерной обители, так как Антоний, по своему крайнему смирению, отказывался не только от игуменства, но и от священства.
В 1032 году к Антонию пришел молодой человек, пал к его ногам и просил пострижения. Это был Феодосии.
Жизнь Феодосия замечательна с первых же дней его юности. Он родился близ Киева, в городе Василеве, но еще в детстве стал жить с родителями в Курске. Благочестивое настроение души обнаружилось в нем с первых же годов. Он не любил ни детских игр, ни шалостей, а каждый день ходил в церковь и с вниманием слушал чтение священных книг. Затем он сам упросил своих родителей отдать его к какому-нибудь учителю для обучения чтению. Он учился быстро и отличался при этом необыкновенной кротостью — «был послушен не только учителю своему, но и всем учащимся с ним». Обладая отличными способностями, Феодосии, конечно, весьма быстро постиг всю преподанную ему науку, так что все дивились этому необыкновенному по кротости и по разуму дитяти. Тринадцати лет он лишился своего отца. С тех пор Феодосии начинает постигать горечи жизни. Душа его всецело стремилась к Господу и подвигам во Имя Его, а мать его была не такова. Она страстно любила сына, но готовила его к тщеславной светской жизни, почему глубоко возмущалась его наклонностями и по вспыльчивости и резкости своего нрава была часто несправедлива и жестока к сыну. А он, между тем наследник значительного имущества, носил самую простую и худую одежду и больше всего любил помогать домашним слугам в их работах. Мать же, видя это, осыпала его побоями и постоянно попрекала, что он позорит свой род, не живя так, как должны жить его равные.
При таких затруднительных обстоятельствах Феодосии убеждался все более и более, что для спасения души своей ему надо уйти из дому: Однажды ему привелось видеть странников, шедших в Палестину на поклонение Гробу Господню. Он упросил их взять его с собой и тайно покинул дом. Однако мать догнала его и тут дала полный простор своему гневу: она с большой яростью накинулась на него, крепко избила, а затем заперла в горницу и на два дня лишила пищи; потом, накормив его, еще на несколько дней оставила со связанными ногами, чтобы он не ушел. Перейдя затем от гнева к ласкам, она всеми силами упрашивала сына не уходить от нее. Феодосии послушался, но по-прежнему продолжал усердно посещать церковь. I.
Заметив, что обедня совершается редко за недостатком просфор, он стал сам печь просфоры. Матери его не нравилось и это занятие сына, и она ласково просила его оставить печение просфор. «Ты наносишь,— говорила она,— бесчестие своему роду; не могу слышать, как смеются над тобой за это занятие». Смышленый и добрый сын почтительно объяснил матери высокое назначение просфор, и она успокоилась на время. Но на следующий год, видя, что Феодосии почернел от печи и огня, она опять стала запрещать ему печение просфор с угрозами, а иногда и с побоями. Не зная, что делать, Феодосии решил опять тайно уйти из дому и отправился в соседний город к одному священнику, где продолжал свои занятия по выпеканию просфор. Мать, конечно, вскоре отыскала его, привела опять домой и решительно запретила печь просфоры. Обо всем этом узнал, наконец, сидевший в Курске боярин и пригласил Феодосия к себе, вероятно, чтобы служить причетником в домовой церкви.
Привязавшись к кроткому и смиренному Феодосию, боярин не раз дарил ему хорошую одежду, но тот постоянно отдавал ее нищим, а сам ходил в рубище. Однажды у доброго градоправителя давался большой пир знаменитостям города. Феодосию для служения гостям необходимо было явиться в чистом платье. Когда он переменял белье, то мать увидела кровь на его рубашке. Это открыло ей, что сын носил на теле железные вериги. Она опять пришла в большую ярость, сорвала с него эти вериги и жестоко избила его. Но все было напрасно: Феодосии все более и более стремился отдать себя всецело на служение Господу.
Стоя один раз в храме, он услышал следующие слова Евангелия от Матфея: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мной, недостоин Меня».
На этот раз слова эти сильно подействовали на Феодосия, и он решился следовать им. Вскоре мать его на некоторое время отлучилась из города, а он поспешил уйти в Киев, где, как слышал, есть монастыри. Не зная дороги, он наткнулся на обоз, шедший в стольный город, куда и прибыл с ним через три недели. Здесь он обошел все монастыри и просил, чтобы его приняли. Но видя простого юношу, никому не известного, одетого в худые одежды, его нигде не хотели принять. К своему счастью, Феодосии во время этих странствований по киевским монастырям услышал о великом Антонии- пещернике; он «окрылатил духом» и поспешил к нему. Увидя святого старца, Феодосии пал к его ногам и со слезами просил принять его. «Дитя мое,— сказал ему Антоний,— видишь ли, какая эта пещера мрачная и тесная! Ты молод и должен будешь терпеть много лишений». х
На это Феодосии ответил ему: «Ты знаешь, честный отец, Всевидящий Бог привел меня к твоей Святыне, чтобы я был спасен тобою. Поэтому все, что прикажешь, то и буду исполнять». Тогда блаженный Антоний сказал: «Благословен Бог, укрепляющий тебя, дитя мое, на такой подвиг!» И затем Никон, по повелению святого старца, постриг Феодосия. Ему было тогда 23 года. Получив давно желанное пострижение, Феодосии предался со всем пылом своего сердца трудам подвижничества, посту, молитве, послушанию и смирению, так что преподобный Антоний и Никон только дивились ему. Однако Феодосию пришлось вынести еще одно сильное испытание. В 1036 году, через четыре года после того как он покинул Курск, мать его, тщетно всюду искавшая пропавшего сына, узнала от приехавших из Киева людей, что Феодосия видели там в одном из монастырей. Она тотчас же отправилась в Киев и стала обходить все монастыри, но нигде не находила сына. Наконец ей указали на пещеру Антония. Приказав сказать старцу, будто она пришла издалека, наслышавшись о его святости, мать Феодосия хитростью вызвала его на беседу. Старец, ничего не подозревая, вышел к ней. Тогда она стала расспрашивать о своем сыне, говоря: «Я столько сокрушалась о нем, не зная, жив ли он». Антоний же, будучи прост душою и не подозревая ее хитрости, сказал: «Сын твой здесь; не сокрушайся о нем; он жив. Если хочешь видеть его, то иди сегодня домой, а я пойду и уговорю его, иначе он ни с кем не желает видеться».
Но уговоры Антония были напрасны, и старец на другой день вынужден был объявить матери: «Много просил я его, чтобы вышел к тебе; но он не хочет». Тогда мать Феодосия начала уже с гневом говорить Антонию и кричать на него: «Ты меня обидел, старец! Взял сына моего, спрятал в пещере и не хочешь мне показать его. Выведи мне сына моего, иначе я умру от скорби: сама себя погублю пред дверями этой пещеры, если не покажешь мне его».
Антоний, сильно смущенный этим порывом, стал опять просить Феодосия, и тот наконец вышел к матери. Она же, увидав сына в большом изнеможении, так как лицо его изменилось от трудов и воздержания, обняла его и горько заплакала; потом, несколько успокоившись, стала просить сына вернуться домой, добавляя: «Делай в доме своем по воле своей, только не разлучайся со мной». Феодосии на это сказал ей твердо: «Матушка, если хочешь меня видеть каждый день, то иди и постригись в одном из киевских женских монастырей. Тогда приходи сюда, и ты будешь меня видеть. Если же ты не сделаешь этого, то никогда не увидишь моего лица».
Мать долго не соглашалась, но наконец решила посвятить себя Богу в общине Святого Николая, сооруженной на Аскольдовой могиле. Феодосии благодарил Господа за мать и с радостью обратился к подвигам своим.
Жизнь пещерная была, вообще, строга.
Отшельники питались одним ржаным хлебом; в субботу и воскресенье они ели сочиво (вареный горох или бобы). Чтобы иметь это пропитание, они занимались простым рукоделием, которое продавали; на полученные деньги покупали рожь и, разделив ее, сами мололи на ручных жерновах. По окончании утрени копали землю в огороде; после обедни трудились в подземных своих кельях. Феодосии трудился более обоих старцев. Крепкий телом, он всегда брал на себя часть их работ: носил за них воду, рубил дрова, молол рожь. Иногда, в знойную ночь, обнажая плечи и грудь, он отдавал тело свое в пищу комарам и мошкам; кровь текла по нему, а он спокойно прял волну и пел псалмы. В маленькой церкви, устроенной в пещере, он являлся прежде других и, став на место, не сходил с него до конца службы.
Тогда, по словам летописца, три светила сияли в пещере: Антоний, Никон и Феодосии.
Вскоре присоединился к ним еще один-подвижник — преподобный Моисей Угрин, венгерец по происхождению, родной брат святого Георгия, доблестного слуги блаженного князя Глеба, погибшего с ним на Альте, когда он хотел своим телом прикрыть своего господина, и родной же брат святого Ефрема Новоторжского. Моисей также служил у князя Бориса и был с ним на Альте; из всех слуг князя он один уцелел и скрылся у сестры его, княжны Предславы. После этого, во время захвата Киева Болеславом, он попал в плен к полякам и пять лет провел в оковах. Статный и красивый лицом, он невольно обратил на себя внимание одной знатной и богатой польки, которая почувствовала к нему сильную любовь. Выкупив его из оков, она объяснила ему свои чувства и всячески старалась привлечь к себе, объявив, что готова выйти за него замуж. Но Моисей, уже бесповоротно решив посвятить себя Богу, ответил ей отказом.
Тогда взбешенная полька перешла от ласки к жестокости: она заключила его в темницу и стала морить голодом. Затем она жаловалась на него и королю Болеславу, но ничего не помогло. Моисей оставался и в темнице непреклонным и вскоре получил возможность исполнить свой обет Богу: к нему пришел афонский черноризец и тайно постриг его.
Узнав, что ее пленник уже инок, неистовая полька, чтобы отомстить за оказанное пренебрежение ее красоте, приказала жестоко изуродовать Моисея, так что несчастный страдалец, истекая кровью, едва остался жив. Затем, в своем негодовании на афонского черноризца, постригшего Моисея, она уговорила Болеслава, на которого имела большое влияние, выгнать всех черноризцев из Польши. Однако суд Божий не замедлил наказать их: Болеслав умер внезапно, а в Польше поднялся мятеж, причем была убита и нечестивая жестокая полька, изуродовавшая праведника. Это было около 1027 года. Спустя несколько лет, собравшись мало-помалу с силами, многострадальный Моисей пришел в пещеру к преподобному Антонию. Здесь он провел десять лет в посте и молитве, но постоянно больной, так что еле мог ходить с помощью посоха. Преподобный Моисей Угрин обладал даром исцеления некоторых страданий и предвидел блаженную кончину свою. Он преставился 26 июля, вероятно, в 1043 году; мощи его почивают в Антониевой пещере.
В 1054 году умер великий князь Ярослав.
Вскоре после его кончины занявший отцовский стол великий князь Изяслав посетил вместе со своей дружиной Антония и просил у него благословения и молитвы; вслед за этим прибыл к Антонию юноша, сын тысяцкого Яна Вышатича и внук того знаменитого воеводы Вышаты, который, вследствие своего нежелания оставить в несчастье русских воинов, был пленен и ослеплен греками; юноша этот усердно просил принять его в число иноков. Видя его необыкновенную ревность, Антоний согласился и поручил Никону произвести обряд пострижения, наименовав его Варлаамом.
После Варлаама явился к Антонию самый доверенный и любимый из слуг Изяслава и тоже, по своей горячей просьбе, был пострижен под именем Ефрема.
Эти два пострижения вызвали, конечно, сильнейшее неудовольствие против Антония.
Боярин Ян Вышатич прибыл к нему со множеством слуг, разогнал всех монахов, а сына своего вытащил насильно и, сорвав с него одежду чернеца, облек в прежние светлые боярские одеяния и отправил домой.
Сильно разгневался на Антония и великий князь Изяслав, узнав о пострижении своего любимого слуги. Он приказал взять блаженного Никона, совершившего пострижение, и угрожал отправить его вместе с Антонием и остальной братией в заточение, а сами пещеры раскопать. «Делай, что хочешь,— отвечал преподобный Никон,— а я не могу отнимать воинов у Царя Небесного». Видя такой гнев князя, Антоний решил оставить пещеры и вовсе уйти с братией в другую страну. Однако, узнав о намерении преподобного, супруга Изяслава, полька по рождению, стала умолять князя, чтобы он своим гневом не изгнал таких подвижников из страны, и при этом рассказала про бедствие, постигшее Польшу, когда Болеслав поступил там подобным же образом. Ей удалось утишить гнев Изяслава, и он послал просить Антония возвратиться на старое место. Послы князя еле нашли Антония на третий день поисков и умоляли его именем Изяслава вернуться. Преподобный послушался и пришел в свою пещеру, непрестанно молясь. Затем собралось и все его разогнанное стадо. Вернулся и молодой Варлаам, который провел три дня дома, не принимая пищи и питья; он смягчил, наконец, своего отца, который сжалился над ним и разрешил вернуться к Антонию. Мало того, Ян Вышатич, тронутый до глубины души подвижничеством сына, сам сделался усердным посетителем обители, причем особенно почитал он Феодосия.
Понемногу число братии увеличилось до двенадцати; они выкопали большую пещеру и поставили в ней церковь; они также выкопали кельи и для себя. Затем прибыло еще несколько братии, а некоторые из старых оставили пещеры, чтобы основывать обители в других местах. Так ушел преподобный Никон, удалившись в Тмутаракань, где основал Богородицкий монастырь. По удалении Никона Феодосии был посвящен в священники и отправлял богослужение в пещерной церкви.
Число братии в монастыре увеличилось уже до 15 человек, когда преподобный Антоний в присутствии их всех однажды сказал: «Бог собрал вас сюда, братия, и над вами почивает благословение Святой Афонской горы, данное мне постригшим меня игуменом, а от меня перешедшее на вас. Я назначу вам игумена, а сам пойду в другое место жить наедине, как привык издавна». Затем он назначил игуменом Варлаама, а сам выкопал себе новую пещеру, которая и поныне называется Антониевой или Ближней, в расстоянии ста саженей от прежней.
Поселившись в этой пещере, Антоний прожил в ней сорок лет в строгом подвижничестве. Но предаваясь таким образом самым высоким иноческим подвигам, сердцу его всегда были близки дела основанной им пещерной обители, почему обитатели ее имели с ним постоянное общение и всегда обращались за советом и благословением. Любовь его к истинным подвижникам простиралась до того, что он сам носил пищу каждый день принявшему затвор иноку Исааку, и это продолжалось семь лет.
Когда стало прибывать все более и более братии в пещеру, то они обратились к Антонию за благословением начать постройку монастыря на горе. Антоний не только одобрил это желание, но послал от себя к великому князю с такой просьбой: «Князь мой! Бог умножил братию, а место у нас тесное; не подаришь ли ты нам ту гору, что над пещерою?» Изяслав охотно исполнил просьбу Антония, и на горе построили малую деревянную церковь Успения Богородицы; но братия все же оставалась еще жить в пещерах. Это было в 1057 году. В это же время Изяслав основал в честь покровителя своего, святого Димитрия, великолепный монастырь и взял туда в игумены Варлаама.
Тогда пещерная братия выбрала себе игуменом Феодосия. Святой Антоний избрание это утвердил, и с той поры начинается для Феодосия новая высокая деятельность.
Приняв начальство над братией, он не переменил своего смирения и образа жизни: на труд и на службу в храме выходил он раньше всех.
Первым его делом было устройство нагорного монастыря, а затем и сооружение более обширного деревянного храма Успения Богородицы. Окончательно устроив братию, уже значительно увеличившуюся в числе, Феодосии стал вводить устав общежительного жития по образцу заведенного преподобным Феодором Студитом в царьградском монастыре его имени. Этот устав Феодосия перешел из Печерского монастыря и во все прочие русские обители.
Братия разделена была на четыре степени: одни еще не были пострижены и ходили в мирской одежде; другие, хотя еще и не были пострижены, но ходили уже в монашеской одежде; третьи были уже пострижены и носили мантию; наконец, четвертые были облечены в великую схиму.
Все в обители совершалось не иначе, как с благословения игумена, и освящалось молитвой. В кельях не позволялось братии держать никакой собственности: ни пищи, ни излишней одежды. Феодосии сам строго наблюдал за исполнением всех этих правил и кротко выговаривал виновным; затем раскаивающихся прощал, а на других налагал епитимьи.
Он часто говорил со слезами на глазах поучения, но больше всего он действовал на братию примером собственной жизни.
За братской трапезой он вкушал только сухой хлеб и вареную зелень без масла и не пил ничего, кроме воды; одежду носил ветхую и худую, а под ней колючую власяницу. Для сна никогда не ложился, но после повечерия засыпал сидя. Часто проводил он всю ночь напролет без сна, в молитве за себя и за обитель, что много раз замечали церковные будильники, слыша плач его и стук земных поклонов, когда приходили за благословением к утрени. Когда наступал Великий пост, он удалялся в пещеру, известную доныне под именем Феодосиевой или Дальней, а иногда переходил из нее в другую, близ монастырского села, возвращаясь в обитель накануне Лазаревой суботы.
Феодосии каждый день трудился наряду с братией. Часто ходил он в пекарню вместе с пекарями и, веселый духом, месил тесто и пек хлеб.
Раз, перед праздником, келарь сказал, что некому носить воду.
Феодосии поспешно встал и начал носить воду из колодца. В другой раз некому было рубить дров. «Я празден и пойду»,— сказал игумен; прочим велел идти на трапезу, так как было уже время для обеда, а сам стал рубить дрова.
Не менее деятельна была его жизнь и за монастырской стеной. Он посещал всегда лиц, нуждавшихся в его помощи и советах, и, кроме того, ходил поучать православию и защищать его от нападок разных вредных лжеучений.
По ночам, когда братия спала, Феодосии часто ходил к городским воротам и горячо спорил с иудеями, доказывая им преимущество христианской веры.
Смирение его было изумительно. Раз, сердечно любивший и высоко уважавший Феодосия великий князь Изяслав, у которого Феодосии был в гостях, приказал, по случаю позднего времени, отвезти его в обитель в покойной тележке. Слуга, назначенный для этого, видя инока в худой одежде, сказал ему: «Ты, чернец, каждый день без дела, а я живу в хлопотах и труде, садись на лошадь, а я лягу на твоем месте и сосну». Феодосии, не говоря ни слова, обменялся местом со слугой. С рассветом бояре, ехавшие к князю, при встрече с Феодосием слезали с коней и кланялись ему. Видя это, слуга сильно оробел, но Феодосии предложил ему только сесть опять на коня. Перед воротами обители иноки встретили своего игумена с положенной ему честью, и бедный слуга совсем растерялся. Феодосии же приказал угостить его как можно лучше. Столько же замечательно было и милосердие преподобного Феодосия. Он был истинным заступником притесняемых и обиженных. Особенно же он любил бедных; он построил при монастыре особый двор для увечных, слепых, хромых и отдавал им десятую часть монастырских доходов. Каждую субботу отсылал он возы хлеба в тюрьмы. Однажды привели к нему воров, пойманных в монастырском селе; увидев их связанными, Феодосии заплакал, велел развязать и накормить их, потом, дав наставление не обижать их и снабдив всем нужным, отпустил с миром.
Сила веры Феодосия обнаруживалась во многих случаях. Собрав множество иноков, он не любил собирать запасов для обители, но заботился прежде всего о помощи бедным и во всем возлагал упование на Бога. Когда недоставало хлеба и других припасов для братской трапезы и угощения бедных, или вина и елея для церковной службы, и иноки докладывали об этом Феодосию, он всегда спокойно говорил им, чтобы они не тревожились, так как промысел Божий не оставит их. И действительно, каждый раз, по молитве Феодосия, все являлось в свое время. То богатый боярин, по внушению Бога, отправит в обитель возы с хлебом, рыбой, сочивом, пшеном и медом, а то ключница великого князя пришлет воз с вином и елеем. Наконец, был случай, когда пред Феодосием предстал однажды никому не ведомый жертвователь именно в то время, когда в монастыре не на что было купить хлеба и неоткуда было ждать помощи; жертвователь, молодой статный воин, войдя в келию Феодосия, молча поклонился, положил перед ним золотую гривну и молча же вышел с поклоном.
Тогда блаженный Феодосии призвал эконома и, отдавая ему золотую гривну, сказал: «Брат Анастасий! Теперь ты не скажешь — не на что купить хлеба; ступай покупай». Рассказав эконому, каким путем явилась эта гривна, Феодосии присовокупил: «Никогда не отчаивайся, будь тверд в вере; возложи на Господа бремя твое. Он печется о нас. Приготовьте же для братии большой праздник».
Нужно ли говорить, как все киевские князья, бояре, дружинники и городские обитатели любили смиренных и ласковых подвижников, обитавших в монастыре, тем более что они не только занимались постом, молитвой и помощью бедным, но, кроме того, горячо распространяли книжное просвещение, говорили проповеди и собирали отеческие предания о делах прежних времен. Вот чтобы послушать этих светильников просвещения, постоянно и посещали киевляне Печерскую обитель и, в свою очередь, считали иноков самыми дорогими гостями, когда они бывали у них на дому.
И монастырь Печерский, как своих детей, любил киевских горожан. Во имя любви и правды он вступался во всякие их дела, домашние и общественные. Особенно любил Феодосии семью тысяц- кого Яна Вышатича, отца Варлаама; Ян жил в большой любви и согласии со своей супругой, и оба они отличались необыкновенной набожностью и благотворительностью. Однажды Феодосии, зайдя к ним, подробно объяснял, что последует с ними после кончины, а также и значение церковного обряда, совершаемого над усопшими.
Слушая его, жена Яна в раздумье спросила: «Кто весть, где это меня положат?» Пророчествуя о ее желании, преподобный ответил: «Поистине, где лягу я, там и ты положена будешь». И так сбылось ровно через 18 лет. Когда в 1091 году мощи святого Феодосия были торжественно перенесены в новый Печерский храм Пресвятой Богородицы и положены в притворе на правой стороне, через два дня там же, на левой стороне, погребена была и скончавшаяся супруга Яна Вышатича.
В обращении с князьями и вельможами Феодосии оказывал то же смирение, простоту и любовь к правде, без всякого лицеприятия, как и в обращении с простым народом. Великий князь Изяслав часто посещал его, причем никогда не позволял себе въезжать в монастырь на коне и не брал с собой многочисленной свиты. Однажды Изяслав пришел в обитель во время послеобеденного отдыха братии, когда Феодосии запрещал впускать кого бы то ни было, чтобы не нарушать покоя иноков; привратник, хотя и узнал князя, но не смел впустить его, не доложив Феодосию. Изяслав у ворот дождался настоятеля и не только не оскорбился строгостью монастырского устава, но еще более полюбил Феодосия.
Феодосии имел обыкновение мирян, приходивших к обедне в монастырь, приглашать после богослужения к братской трапезе.
Однажды, во время такой трапезы, князь Изяслав сказал ему: «Скажи, святой отче, что это значит? Дом мой полон всяких благ мира, но никогда в нем не готовят пищу так вкусно, как здесь». «Оттого,— отвечал Феодосии,— что здесь братия все готовит с молитвой и благословением, а твои слуги ссорятся, клянут друг друга и получают побои от приставников, когда готовят вам трапезу». Будучи смиренным и кротким, Феодосии умел быть в то же время и твердым, когда это повелевала ему его совесть. Когда между сыновьями Ярослава, несмотря на отцовское завещание, возникли усобицы 7] , и Святослав, соединившись со Всеволодом, изгнал из Киева Изяслава, а сам сел на его место, то Феодосии долго отказывался иметь общение со Святославом, и в церковных молитвах он поминал одно только имя Изяслава. При этом он не переставал обличать Святослава и послал ему даже письмо, в котором уподоблял его Каину, убившему брата своего Авеля.
Святослав сильно разгневался и хотел сослать Феодосия в заточение.
«Я буду очень рад этому,— отвечал Феодосии,— так как это будет самое лучшее в моей жизни. Чего мне бояться? Потери ли имущества и богатства? Лишусь ли я детей или сел? Нагими мы пришли в этот мир, нагими и выйдем из него». Узнав про этот ответ Феодосия, Святослав сильно смутился духом и всеми силами стал искать с ним примирения.
Наконец, по усиленной просьбе братии, Феодосии согласился вслед за именем законного князя поминать во время церковных служб и Святослава за его действительно большую любовь к церкви. Святослав же, приехав затем в обитель и смиренно выслушав обличения от святого старца, упрашивал его навещать княжеские палаты для своего назидания. Феодосии согласился и, зайдя однажды к Святославу, застал веселое пиршество: пелись песни, играла музыка. Феодосии сел поодаль, опустив глаза в землю, и потом, взглянув на князя, сказал: «Будет ли так на том свете?». Святослав прослезился и велел прекратить игры.
После уже всегда умолкали игры в палатах князя, когда возвещали о приходе Феодосия. «Если бы отец мой встал из мертвых,— говаривал Святослав Феодосию,— я не так обрадовался бы ему, как твоему приходу».
Такой же прямотой по отношению князей отличался и Антоний, подвизавшийся в своей пещере. После изгнания Изяслава он сейчас же вошел в общение с князем Всеславом Полоцким, который, как мы увидим впоследствии, содержался при Изяславе в темнице, по мнению Антония, несправедливо. Когда Изяслав через несколько месяцев вернулся в Киев и опять сел на свой стол, то он стал очень гневаться на Антония за его сношения с Всеславом. Праведный Антоний удалился тогда в Елецкий монастырь, в город Чернигов, а затем и на соседнюю Болдину гору, покрытую густым лесом, где вырыл себе новую пещеру и где вновь к нему стали собираться иноки. Однако Антонию скоро пришлось опять вернуться в Киев, в свою пещеру, так как Изяслав осознал свою вину перед святым угодником и умолил его вернуться назад.
Кроме распространения света Христова учения, любви к ближнему и книжного просвещения, Киево-Печерской обители принадлежит также слава создания чрезвычайно важного дела: составление первого дошедшего до нас летописного свода событий о том, как произошла Русская земля и какие дела в ней совершались. Творцом этого свода почитается обыкновенно, как мы уже говорили, преподобный Нестор, пришедший семнадцатилетним юношей во времена Феодосиевы в обитель, где нетленные его мощи почивают и поныне в Ближних, или Антониевых, пещерах 8].
Как известно, вместе с Христовой верой первые русские христиане принесли нам и славянскую грамоту, изобретенную святым равноапостольным Кириллом. Они же положили и основание нашей летописи. Сперва это были короткие заметки, делаемые в церковных книгах о том или другом событии, которое желательно было почтить памятью в последующие годы, а именно о блаженной кончине какого-либо праведника, о сооружении нового храма, а также и о важнейших событиях в жизни граждан — христиан Так попали в эти заметки, между прочим, деяния и кончина киевских витязей Аскольда и Дира Наконец, в заметки эти вносились дни празднования Святой Пасхи и переходящих праздников Так образовались первые летописные заметки или краткие списки
Так как все они составлялись исключительно глубоковерующими христианами и притом записывались зачастую на церковных книгах, то они и представляли одну святую и высокую правду, тем более что в древнее время само слово «книга» обозначало у нас только Священное Писание
Вместе с ростом Русского государства и крещением Руси возросло, конечно, как количество таких отдельных летописных заметок, так и число важных событий в русской жизни, которые в них заносились Наконец, явилось желание и необходимость иметь общий летописный свод этих отдельных записей, чтобы получить полное описание всех дел земли Русской с начальных времен
Дело это, конечно, могло быть исполнено наилучшим образом в Киево-Печерской лавре, где жили умные, образованные иноки и куда все киевляне ходили делить свои радости и горести, рассказывая о всех своих делах
Таким путем и получился первый летописный свод, названный «Повестью временных лет». Нет сомнения, что при составлении его собраны были не только все отдельные короткие рукописные заметки, бывшие в распоряжении летописца, но также помещены в него и рассказы всех лучших людей Киева о светских и государственных делах, в которых они сами принимали участие или о которых доподлинно знали от близких себе людей
Несомненно также, что упомянутый нами сын славного Вышаты, тысяцкий Ян Вышатич, доживший до 90 лет от роду, много дал сведений летописцу и из событий, очевидцем которых был сам, и из рассказанных его отцом.
Вот почему первоначальная наша летопись рядом с церковными событиями описывает необыкновенно ярко и все светские, государственные дела, имевшие место на Руси.
Так было положено у нас начало летописанию. С тех пор во многих обителях образованные иноки продолжали дело перво-,, начального летописца и, переписывая летописный свод, дополняли его вставками и прибавлениями о тех событиях, которые были лично им известны.
Каждый из них оканчивал свой труд обыкновенно следующими словами: «Господа, отцы и братья, если где-либо я описался, или переписал, или недописал, читайте и исправляйте, ради Бога, и не кляните, ибо книги ветхи, а ум молод, не дошел».
Один же из таких переписчиков и дополнителей первоначального свода, простой селянин Ростовской области, заканчивает свой список следующим трогательно-смиренным обращением к читателям: «Молю вас, братья, которые будут читать и слушать эти книги: если кто найдет здесь многое недостаточное или неполное, да не позазрит мне, ибо не киевлянин я родом, не из Новгорода, не из Владимира, но селянин Ростовских областей. Сколько нашел, столько и написал. Что силе моей невозможно и чего не вижу перед собой лежащего, то как могу наполнить? Богатой памяти не имею, дохтурскому искусству не учился, как сочинять повести и украшать премудрыми словами...» .
С таким чистым сердцем относились наши летописцы к делу записи сказаний о делах Русской земли. Наши князья помогали им, так как без гнева повелевали заносить в летописи все доброе и дурное. Поэтому-то летописи наши и поражают своей исключительной правдивостью и простотой всех ученых Запада, которые сознают, что у них подобных правдивых сказаний об их минувших делах не имеется.
Здесь можно заметить, что такой высокочистый взгляд на книгу и книжное письмо оставался, к нашему счастью, весьма долгое время в Русской земле, и взгляд этот управлял всем русским книжным делом до весьма еще недавнего времени.
Кроме начала русского летописания, при жизни преподобных Антония и Феодосия получило начало и строение Великой каменной церкви Киево-Печерской лавры, существующей и поныне.
Произошло это, согласно преданию, так.
Один из потомков варяжского князя Африкана, по имени Шимон, изгнанный своими родичами из родной земли, пришел в Россию еще во времена Ярослава, который с почестью принял его и поместил у своего любимого сына Всеволода; Всеволод, в свою очередь, очень скоро полюбил Шимона. Во время княженья Изяслава в южно-русские степи на смену печенегам пришел из Азии новый хищный народ — половцы и стал нападать на наши пограничные области 9]. Против них выступили три князя: Изяслав, Святослав и Всеволод с Шимоном.
Собираясь в поход, Шимон зашел к преподобному Антонию за благословением. Старец откровенно предсказал ему ожидающую их погибель. Тогда Шимон пал к ногам его и просил, чтобы ему спастись. На это преподобный Антоний ответил: «Сын мой, многие из вас падут от меча и обращенные в бегство врагами будут истоптаны, изранены, утонут в воде; ты же будешь спасен и положен в церкви, которая здесь создастся».
Затем русские пришли к реке Альте; ночью на них напали половцы, и наши после жестокой сечи были побеждены; при этом многие воеводы, по предсказанию Антония, были убиты со множеством своих воинов. Шимон же лежал на поле раненным. Посмотрев на небо, он вдруг увидел в воздухе Великую церковь и возгласил: «Господи, избави меня от горькой смерти молитвами Пречистыя Твоея Матери, преподобных Антония и Феодосия Печерских». И молитва его была услышана. Он вскоре нашел в себе достаточно сил, чтобы уйти незамеченным с поля битвы, затем исцелился от ран и благополучно возвратился в Киев Придя к преподобному Антонию и рассказав о случившемся, он прибавил «Отец мой Афри- кан сделал крест величиной в десять локтей, с изображением распятого на нем Спасителя, и в знак особого почитания этой Святыни он возложил на бедра Распятого пояс с пятьюдесятью гривнами золота, а на голову Его—золотой венец Когда я, изгнанный родными из дому, уходил в Россию, то взял с собой с креста этот пояс и венец, при этом я слышал голос „Не возлагай, человек, этого венца на главу Мою, но неси на приготовленное место, где преподобным созидается церковь Матери Моей, дай ему в руки, чтобы он повесил над жертвенником Моим" В трепете я упал на землю и лежал, как мертвый Потом, во время моего путешествия по морю, однажды поднялась большая буря, так что все мы уже готовились к смерти Тогда я, вспомнив о поясе, о котором таинственный голос не вспоминал, возопил „Господи, прости меня, я погибаю из-за пояса, который взял с Твоего Святого изображения на кресте" Вдруг я увидел высоко в небе церковь, и подумав, какая это церковь, услышал голос свыше „Та, которая созидается преподобным во имя Божьей Матери, и размеры ее определить тем золотым поясом — 20 поясов в вышину, 30 — в длину и 50 — в вышину, и в ней ты будешь положен" Потом море вдруг стихло» Рассказав это, Шимон прибавил «До сих пор я не знал, где созидается показанная мне церковь, но ты мне сказал, что я буду положен здесь, в церкви, которая будет строиться» После этого Шимон передал Антонию пояс со словами «Вот мера основания церкви», а затем и венец, сказав «Пусть этот венец будет повешен над престолом» Антоний восхвалил Бога и сказал «Сын мой, пусть отныне будет тебе имя не Шимон, а Симон»,— и, позвав Феодосия, рассказывал ему про происшедшее и передал пояс и венец. Это было в 1068 году.
Горячо привязавшись к Феодосию, Симон стал часто навещать его и однажды сказал ему: «Дай мне, отче, слово, что душа твоя благословит меня не только в этой жизни, но и по смерти моей и твоей».
«Это выше силы моей,— отвечал Феодосии.— Но если по моем отсутствии из мира устроится эта церковь, если будут уважаться в ней предания и мои уставы, то это будет тебе знаком, что я имею дерзновение у Бога».
После этого Симон поклонился ему до земли и сказал: «Отче! Не изыду от тебя, дай мне на письме свое благословение».
Тогда Феодосии дал ему молитву, какую теперь влагают в руки покойникам. С этих-то пор и пошел на Руси обычай класть в руки усопшим грамоту с молитвой, которая при отпевании читается над умершим.
После получения молитвы Симон, готовясь строить храм, попросил еще у Феодосия отпустить грехи его родителям.
Феодосии, воздвигнув руки, сказал: «Да благословит тебя Господь от Сиона, и да увидите вы красоты Иерусалима во все дни жизни вашей, в третьем, в четвертом роде — до последнего». »•
Вслед за этим благословением Симон оставил католичество, в котором был прежде, и принял православие.
Через пять лет после передачи Симоном преподобному Антонию пояса и золотого венца, в 1073 году, в Киев прибыли из Царь- града четверо очень богато одетых церковных мастеров-зодчих; явившись к преподобным Антонию и Феодосию, они спросили их: «Где хотите вы строить церковь?» Преподобные отвечали: «Где Господь укажет это место». Мастера на это заметили: «Замечательно, вы узнали время вашей смерти, а до сих пор не назначили места для своей церкви, дав нам на работу столько золота». Тогда преподобные, в присутствии всей братии, просили греков пояснить, что значат слова их. Те рассказали следующее: «Однажды рано, при восходе солнца, к каждому из нас в дом пришли благообразные юноши, говоря: Царица зовет вас во Влахерн. И мы, собравши всех своих родственников и друзей, пришли во Влахерн одновременно все и при этом из расспросов узнали, что одни и те же юноши одинаковыми словами звали каждого из нас. Вдруг мы увидели царицу и множество воинов вокруг нее, и поклонились ей. И она сказала: „Хочу себе воздвигнуть церковь в России, в Киеве. Повелеваю вам взять золота на три года и идти строить ее . При этом она указывала нам идти к преподобным Антонию и Феодосию, прибавив, что Антоний, благословивши начало постройки, отойдет в вечность, а Феодосии пойдет за ним на второй год. Отправляя нас, царица вручила нам мощи святых мучеников — Артемия, Полиевкта, Леонтия, Акакия, Арефы, Иакова и Феодора, чтобы мы положили их в основание церкви О размерах церкви царица заметила: ,,Для меры послала я пояс сына моего; по его же повелению вы выйдете на открытое место и увидите размеры ее". Вышедши из церкви, мы увидели церковь на воздухе и, вернувшись, поклонились царице и спросили: „Госпожа, в чье имя будет церковь?". Она сказала «„Хочу назвать ее в мое имя"». Мы не осмеливались спросить царицу о ее имени и смутились, а она, заметив это, сказала прямо: „Богородицына будет церковь". При этом Она дала нам Святую икону, добавив: „Она да будет наместницей". Отправляя нас, царица обещала наградить нас за это дело и дать то, „чего око не видело и ухо не слышало, что не взошло и на сердце человека"».
Выслушав этот рассказ, все иноки прославили Бога и Пречистую Богоматерь; при этом преподобный Антоний сказал зодчим, что «никто из нас не приходил никогда к вам», на что зодчие отвечали. «Царицыно золото мы получили от вас при многочисленных свидетелях, и через месяц по получении мы отправились в путь, и ныне десятый день, как мы вышли из Царьграда».
Окончив рассказ, зодчие спросили: «Где же строить церковь?» Антоний сказал «Подождите три дня». Затем он обратился к Богу с пламенной молитвой и испросил чудесное указание места для храма. По молитве его, в одну ночь на избранном месте было сухо, а все окрестности были покрыты росой, в другую ночь — одно оно оросилось, когда все прочие места были сухи.
Благословение места для Великой Печерской церкви было последним земным делом дивного Антония. На девяностом году своей многотрудной жизни, 7 мая 1072 года он мирно предал дух свой Господу. Мощи преподобного Антония почивают под спудом в той пещере, где он подвизался. То глубокое смирение, которое он хранил во всю земную жизнь свою, скрывает его от славы человеческой и за гробом; все до сих пор бывшие попытки открыть его мощи были чудесным образом отстраняемы.
По кончине преподобного Антония вскоре последовала закладка нового храма на предназначенном месте. Земля эта принадлежала князю Святославу, который охотно подарил ее монастырю и сам первый начал копать ров для основания храма.
Главной его святыней является лично переданная, согласно преданию, Божьей Матерью зодчим небольшая икона, изображающая ее и апостолов, собранных при Успении. Замечательно, что, несмотря на все вражеские нашествия с неоднократными разграблениями храма, на пожары и прочия бедствия, икона эта никогда не была исторгнута из церкви. Когда Петру Великому донесли о страшном пожаре в Киево-Печерской обители, бывшем в его время, он прежде всего спросил: «Спасена ли чудотворная икона?» — «Спасена, Государь»,— отвечал печальный архимандрит Иоанн, лично доносивший Государю о сем несчастье. «Если спасена икона,— сказал Петр,— то спасена и обитель». Икона эта, как венец всей святыни монастыря, висит над главными Царскими вратами, в серебряно-позлащенном сиянии. Она написана древней греческой живописью, на кипарисной доске шириной в 9 вершков, а вышиною в 61/2 вершков. Божия Матерь изображена на ней почивающей на одре, пред которым стоит Евангелие, покрывающее отверстие в середине доски, где хранились частицы мощей семи мучеников, положенных Ею при передаче иконы зодчим. При главе Богоматери изображены шесть апостолов, из них Петр представлен с кадилом, а при ногах — пять; апостол же Фома не изображен, так как он, по особому устроению Божьему, при Успении Богородицы не присутствовал, а прибыл только на третий день после него. Посередине иконы, с левой стороны, стоит Спаситель и держит в пеленах душу Богоматери, а вверху, около Него, изображены два ангела с белыми убрусами. Вся икона, кроме лиц и рук, покрыта золотой ризой и украшена драгоценными камнями.
Приведенное повествование о чудном участии Божьей Матери в сооружении храма Киево-Печерской обители показывает нам, что Царица Небесная из своего Влахернского храма, из которого Она два раза подавала грекам помощь против нападавших на них язычников-руссов, ныне сама простерла свою благодать и благословение над освященным верой Христовой русским народом.
Не оставил своим благословением Русскую землю в те же времена и великий святитель и угодник Божий Николай Чудотворец.
Однажды, когда по случаю наступающего праздника святых Бориса и Глеба православные христиане спешили со всех сторон в Вышгород, туда же отправился по Днепру на лодке один богатый киевлянин вместе с женой своей и младенцем сыном; на обратном пути от Вышгорода мать задремала и уронила из рук младенца, который немедленно утонул.
Огорченные родители стали призывать на помощь святого Николая и в крайней горести прибыли в свое жилище. В ту же ночь, перед заутренею, пономари Киево-Софийского собора, пришедшие отпирать церковь, услышали в ней крик ребенка, а затем нашли в церкви мокрого младенца, лежащего перед иконой Святителя Николая. Немедленно дали знать об этом митрополиту, а митрополит велел объявить по всему городу. Родители младенца скоро нашлись и узнали в нем, к изумлению всех, своего потонувшего сына. С того времени образ, перед которым найден мокрый младенец, стал называться образом Николая Мокрого, и особенно чтится у православных. Ныне этот образ находится в приделе Киево-Софийского собора, устроенном во имя Святителя Николая.
Через несколько лет после этого объявилась и в Новгороде чудотворная икона Святого Николая, от которого получил чудесное исцеление князь Мстислав Владимирович, сын Владимира Мономаха, с которым мы познакомим читателя во второй части нашего труда. В честь иконы этой был заложен каменный храм во «дворе Ярославовом», и она прозывается потому Дворищенской.
Спустя год после кончины святого Антония, согласно пророчеству Божьей Матери, и преподобный Феодосии приблизился ко дню своего блаженного упокоения.
Он велел собрать всю братию, находившуюся на послушании в селах и других местах. Когда все собрались, он учил их, со слезами, спасению души и богоугодной жизни, пощению, усердию к церкви, братолюбию и покорности. Вскоре заметили, что блаженный игумен лежал в сильном лихорадочном изнеможении: то томил его холод, то огонь сильно жег его, так что он не мог говорить. В течение трех дней он был в таком состоянии, что думали, не умер ли он. Затем он встал и сказал. «Братия и отцы! Вот я знаю, что время жизни моей оканчивается, как открыл мне Господь еще во время поста в пещере». Благословив избранного братией игумена Стефана и простившись со всеми, он лег на ложе, взглянул на небо и с веселым лицом громко сказал: «Благословен Бог! Если так, то я уже не боюсь, а с радостью отхожу из сего света». Затем он предал дух свой Господу 3 мая 1074 года 65 лет от роду. Мощи преподобного Феодосия были сперва погребены в пещере, а через семнадцать лет, когда была окончена постройка и освящена Великая церковь Киево-Печерской лавры, их решили перенести в сам храм.
Преподобному Нестору было поручено выкопать мощи. Они оказались совершенно нетленными, суставы не распались, и только волосы присохли к голове. На следующий день собрались бывшие в Киеве епископы, пришли мужи из всех монастырей с черноризцами и множество народа; святые мощи перенесены были в Великую церковь и поставлены в притворе. Это было 14 августа 1091 года К лику святых преподобный Феодосии был причислен в 1108 году. Мощи его оставались открытыми до нашествия татар; с той же поры они скрыты в основании Великой церкви, а на том месте притвора, где они прежде почивали открыто, поставлена гробница, прикрытая серебряной вызолоченной доской с изображением преподобного.
После кончины преподобного отмечено несколько чудесных исцелений и избавлений от бед усердно обращавшихся к нему лиц, причем он иногда являлся молящимся ему во сне.
Из поучений Феодосия до сих дошли, к сожалению, далеко не все. Но и из тех, которые уцелели, вполне виден душевный склад этого великого подвижника.
«Любовь к Богу может быть выражена только делами, а не словами»,— говорит святой Феодосии в одном из своих поучений, и действительно, вся его жизнь была обращена именно на дела, достойные христианина. «Мы должны от трудов своих кормить убогих и странников, а не пребывать в праздности из келий в келию»,— продолжает он. И при Феодосии в обители все трудились, а сам он больше всех; мы знаем, что он никогда не спал лежа, а ночью, когда братия засыпала, часто уходил к городским воротам, где спорил до утра с иудеями, стараясь убедить их в превосходстве православия над иудейством.
Сильно нападал Феодосии и на пьянство, чем и в те времена были заражены все сословия, несмотря на принятие христианства. По этому поводу он говорил:
«Бесноватый страдает поневоле и может удостоиться жизни вечной, а пьяный страдает по собственной воле и будет предан на вечную муку; к бесноватому прийдет священник, сотворит над ним молитву и прогонит беса; а над пьяным, хотя бы сошлись священники всей земли и творили молитву, то все же не прогнали бы из него беса самовольногб пьянства...»
Из творений Феодосия особенно замечательно «Завещание» его, написанное великому князю Изяславу Ярославовичу, когда того пытались совратить в католичество искусные проповедники папы. Вот его содержание: «Господи благослови! У меня есть слово к тебе, боголюбивый княже! Я — Феодосии, худой раб Пресвятой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа,—в чистой и православной вере рожден и воспитан в добром научении православными отцом и матерью. Берегись, чадо, кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земдя наполнилась ими. Если кто и спасет свою душу, то только живя в православной вере. Ибо нет иной веры лучшей, чем наша чистая, Святая Православная. Живя в этой вере, не только избавишься от грехов и вечной муки, но и сделаешься причастником вечной жизни, и без конца будешь радоваться со святыми. А живущие в иной вере не увидят жизни вечной. Не подобает также, чадо, хвалить чужую веру. Кто хвалит чужую веру, тот все равно что свою хулит. Если же кто будет хвалить свою и чужую, то он двоеверец, близок ереси.
Итак, чадо, берегись их и всегда стой за свою веру. Не братайся с ними, но бегай от них и подвизайся в своей вере добрыми делами. Твори милостыню не своим только по вере, но и чужеверным. Если увидишь нагого или голодного, или в беду попавшего,— будет ли то жид, или турок, или латинянин,— ко всякому будь милосерд, избавь его от беды, как можешь, и не лишен будешь награды у Бога, ибо Сам Бог в нынешнем веке изливает милости свои не на христиан только, но и на неверных. О язычниках и иноверцах Бог в этом веке печется, но в будущем они будут чужды вечных благ. Мы же, живущие в православной вере, и здесь получаем все блага от Бога, и в будущем веке — спасет нас Господь наш Иисус Христос.
Чадо! Если тебе нужно будет даже умереть за святую свою веру, со дерзновением иди на смерть. Так и святые умирали за веру, а ныне живут во Христе.
Если увидишь, чадо, иноверцев, спорящих с православным и хотящих лестью оторвать его от Православной церкви,— помоги православному. Этим ты избавишь овча из пасти льва. Если же смолчишь и оставишь без помощи, то это все равно как если б ты отнял искупленную душу у Христа и продал ее сатане.
Если кто тебе скажет: Ваша и наша вера от Бога,—то ты, чадо, ответь так: Кривовер! Или ты и Бога считаешь двоеверным! Не слышишь, что говорит Писание: Един Бог, едина вера, едино крещение...» (Послание к Ефесянам, IV, 5).
Таков был преподобный Феодосии.
Созданная им и святым Антонием обитель, несмотря на грозные и тяжелые времена, которые не раз пришлось пережить Киеву и всей Русской земле, процветает и поныне. Многочисленные паломники круглый год прибывают в Киев, чтобы поклониться чудотворному образу Успения, лично переданному Царицей Небесной во Влахернском храме зодчим-строителям, мощам святых Антония и Феодосия, а также и другим праведникам, покоящимся в Ближних и Дальних пещерах.
В Ближних пещерах находятся три церкви: преподобного Антония, Варлаама и Введения во храм; тут же под спудом почивают мощи самого святого Антония и мощи 49 святых в открытых гробах; в числе этих 49 мощей находятся и мощи святого Иоанна, отрока варяга, убитого разъяренной толпой вместе с отцом при великом князе Владимире до его крещения. Далее в Антониевых пещерах покоятся 10 затворников в своих затворах и 30 мироточивых глав неизвестных святых. Здесь же почивают открыто, без гробов, двенадцать греков, строивших Великую лаврскую церковь, а именно: четыре зодчих, присланных Божьей Матерью из Влахернской церкви, и восемь живописцев, также чудесно посланных Богородицей окончена вчерне. Все эти двенадцать греков по окончании работы приняли пострижение, и мощи их до сего дня открыто пребывают в нетлении 10].
В Дальних, или Феодосиевых пещерах, где первоначально и было положено основание обители, до сих пор находится в целости келия святого Феодосия и при ней малая церковь; затем древнейшая церковь Благовещения Пресвятой Богородицы, устроенная руками первых жителей пещер, церковь Рождества Христова и мощи святых угодников: тридцать три почивают в открытых гробах, а тринадцать в затворах; кроме того, имеется 31 мироточивая глава и одна нетленная голень неизвестных святых.
Из покоящихся в обеих пещерах праведников, к величайшему сожалению, остаются совершенно неизвестными, даже по именам, шестьдесят один святой, коим принадлежат мироточивые головы, а также и святой, от которого осталась нетленная голень.
К большому сожалению, также далеко не о всех остальных святых, которые почивают в пещерах и имена коих известны, сохранились их жития. Об иных же из них жития хотя и имеются, но они так кратки, что почти не дают понятия о благочестивых подвигах праведников, про которых они написаны. Однако, к счастью, относительно некоторых святых сохранились более подробные жития, и по ним мы можем весьма ясно себе представить жизнь обитателей пещер, их подвиги и искушения, которым они порой подвергались.
Вот краткие выдержки из некоторых сохранившихся житий киево-печерских угодников.
Преподобный Исаакий был богатым торопецким купцом. Пожелав иноческой жизни, он, по Евангельскому Завету, раздал все свое имение и пришел в пещеру к преподобному Антонию, прося пострижения; Антоний принял его и постриг. Исаакий наложил на себя тяжелые подвиги: надел власяницу и сверх ее покрылся козлиной кожей, которая на нем высохла; затворился в тесной пещере и молился Богу со слезами. Семь лет провел он таким образом; пища его была — просфора, и то через день; воду он пил в меру; Антоний, как мы уже указывали раньше, приносил ему и то и другое, подавая в малое окошко, куда едва проходила рука. В течение всех семи лет Исаакий ни разу не выходил из затвора, не ложился на бок, но только сидя засыпал ненадолго; с вечера до полуночи он пел псалмы и клал поклоны.
Однажды он сел отдохнуть после ночных поклонов. Вдруг его посетило замечательное видение: пещера озарилась ярким светом, и в нее вошли два лучезарных юноши. «Исаакий,— сказали они,— мы ангелы, и вот идет к тебе Христос, поклонись ему!» Обольщенный затворник, не оградив себя ни крестным знамением, ни сознанием своего недостоинства, поклонился до земли бесовскому действию, как самому Христу. Бесы воскликнули: «Ты наш, Исаакий; пляши с нами!» Они подхватили его, начали плясать и оставили его полумертвым. Наутро Антоний, по обычаю, подошел к окошку и сотворил молитву; ответа не было. Великий старец подумал, что затворник уже преставился; откопали пещеру и вынесли его, как мертвеца, но тут заметили, что он еще дышит. Опытные в духовной жизни старцы узнали дело бесов. Во время болезни за ним ходил сначала преподобный Антоний, а затем его взял к себе в келью Феодосии и стал служить ему, как мать малому ребенку. Исаакий был в таком расслаблении, что не мог не только встать или сесть, но даже перевернуться с одного бока на другой. Два года пролежал он так, лишенный языка и слуха; Феодосии денно и нощно молился о нем. Наконец, на третий год Исаакий заговорил, начал слышать, и, как младенец, стал учиться ходить. Насильно приводили его в церковь, потом приучили ходить в трапезу. Мало-помалу пришел в себя Исаакий от страшного потрясения и стал опять вести строгую жизнь. Однако, искушенный в затворе, он не хотел сначала идти в пещеру, но надел власяницу и начал помогать поварам на кухне. Прежде всех приходил он в церковь и стоял неподвижно. Во время зимы ходил он в протоптанных черевьях, так что ноги примерзали к земле, но он стоял на одном месте до конца службы. Укрепившись вполне в силах, он опять затворился; здесь он подвергся вновь бесовским искушениям, но уже успешно отражал их и через двадцать лет трудного вторичного затворнического подвига принял, около 1090 года, блаженную кончину.
Преподобный Иоанн Многострадальный прожил тридцать лет в пещере перед мощами святого Моисея Угрина. Самым ревностным желанием его было походить по чистоте душевной и по помыслам на праведного Моисея; но в выполнении этого желания Иоанн, мучимый лукавым, испытал величайшие искушения. Чтобы побороть их, он то пребывал по шести дней без пищи, то удручал себя тяжкими веригами, то закапывал себя на весь Великий пост в землю почти по плечи, так боролся он все тридцать лет своей пещерной жизни. Под конец его постигло в самое Светлое Христово Воскресенье, когда он стоял закопанным в пещере, совершенно необычное видение огромного огненного змея, взявшего его голову к себе в пасть; когда Иоанн сотворил молитву, то дьявольское видение исчезло, но борода его и волосы на голове были опалены. После этого испытания Иоанн не только получил полное успокоение своей души, но даже и особый дар — видеть в совершенной тьме, так что он мог без помощи светильника совершать в пещере по книге свое молитвенное правило. Перед кончиной своей он опять вкопал себя в землю по перси и так стоит и поныне, как памятник славной победы над врагом человеческого спасения
Преподобный Пимен, прозванный Многоболезненным, родился больным и вырос в болезнях. Много раз просил он родителей, чтобы позволили ему постричься, но им не хотелось отдать в монастырь сына — единственного наследника. Наконец, не видя надежды на выздоровление, они решились отнести его в Печерскую обитель, чтобы молитвы отцов испросили ему исцеление. Но и эти молитвы остались безуспешными, потому что сам больной усердно молил себе не здоровья, а умножения болезни, чтобы остаться в монастыре. Он желал только одного — иночества. И вот в одну ночь пришли к нему невидимые иноки, совершили над ним обряд пострижения и облекли страдальца в иноческую одежду. Никто не слыхал, как пришли они; никто не знал, как в запертой церкви, на раке святого Феодосия очутились волосы Пимена, снятые при пострижении. Только звуки пения дошли до некоторых, но обряд был окончен, когда пришли к Пимену и нашли его уже постриженным, с горящей свечой в руках. Более 20 лет пробыл Пимен в тяжкой болезни, так что прислужники тяготились им, нередко оставляя его без пищи и питья; но он все переносил с радостью. В ту же пещеру был принесен другой больной, чтобы слуге было удобнее ходить за двумя вместе, но и после того их часто оставляли без присмотра. «Брат,— сказал Пимен лежавшему с ним больному,— служащие нам гнушаются нами. Если Господь исцелит тебя, можешь ли ты исправлять эту службу?» Больной обещал посвятить всю жизнь на служение больным. Тогда, по слову блаженного Пимена, он встал здоровым и служил ему; но затем обленился и опять заболел. «Маловерный,— сказал ему Пимен,— разве ты не знаешь, что болящий и служащий ему получают равную награду? Здесь — скорбь легкая, а там веселие веков. Бог, который исцелил тебя, может исцелить и меня, но я не желаю. Пусть я сгнию в этой жизни, но чтобы там я остался без нетления; пусть здесь будет вокруг меня смрадный запах, но чтобы там наслаждаться мне неисчерпаемым благоуханием». Перед смертью добровольный страдалец сделался здоров, обошел все кельи, чтобы проститься с братьями, указал себе место для погребения и скончался в мире.
Преподобный Прохор, уроженец смоленский, отличался удивительным воздержанием. Он лишил себя даже ржаного хлеба, а вместо него собирал лебеду, растирал ее и так и питался. За это он был прозван Лебедником. Кроме просфоры церковной и хлеба из лебеды, он не вкушал ничего — ни овощей, ни вина; никогда не был печален и всегда весело работал для Господа. Когда однажды случился голод, то он удвоил труд свой по собиранию лебеды и всем голодным раздавал хлеб из нее, который казался замечательно сладким, как бы испеченным вместе с медом.
Преподобный Дамиан — пресвитер, отличался необыкновенной кротостью и даром исцеления болезней. Он был такой постник, что, кроме хлеба и воды, не вкушал ничего до самой кончины своей. Если приносили дитя, страдавшее каким-либо недугом, или приходили больные в монастырь, преподобный Феодосии поручал Дамиану сотворить молитву над больным; Дамиан совершал молитву, помазывал освященным елеем, и страждущие получали исцеление. Когда он сам разболелся и приблизился к кончине, то ночью явился ему ангел в образе преподобного Феодосия и обещал царство небесное. Утром пришел Феодосии и сел возле него. Умирающий, взглянув на игумена, сказал: «Не забудь же, что ты обещал мне в эту ночь». Великий Феодосии отвечал ему: «Брат Дамиан, да будет тебе, что обещано мною». Он же, сомкнув очи, предал дух свой Господу, ч , >
Преподобный Агапит был киевским уроженцем и, постригшись, служил безмездным врачом в обители. Когда занемогал кто-либо из братии, Агапит, оставляя свою келью, переходил к больному брату, служил ему и давал вместо лекарства свою пищу — вареную траву. И больной, по молитве его, выздоравливал. Многие из города приходили к нему, и безмездный врач никому не отказывал в благодатной помощи. Однажды заболел внук Ярослава, Владимир Всеволодович, по прозванию Мономах, княживший тогда в Чернигове. Не получая помощи от своих врачей, он послал звать к себе Агапита. «Если пойду к князю,— рассуждал блаженный Агапит,— то должен ходить и ко всем. Для человеческой славы не пойду за ворота монастырские, чтобы не преступить сим обета».
Он не пошел к князю, но послал ему вареную траву, которую употреблял в пищу. Исцеленный князь пришел благодарить чудотворца, но Агапит скрылся. Тогда Мономах отправился в его келью и оставил в благодарность несколько золотых монет; Агапит же, вернувшись, выкинул эго золото. Чудесное врачевание безмездного врача печерского возбудило зависть в одном армянине, который славился тогда в Киеве своим врачебным искусством. Убедившись, однако, многократными опытами, что во врачевании Агапита действует сила небесная, армянин вскоре после блаженной кончины Агапита сам сделался иноком и в добрых подвигах кончил свою жизнь.
Преподобный Дионисий, иеромонах и блюститель пещер, по прозванию Щепа, вошел в день Светлого Праздника Воскресения Христова в пещеру преподобного Антония покадить тела усопших святых; придя на место, называемое общиной, или трапезой, Дионисий, покадивши, сказал:«Святые отцы и братия! Сегодняшний день есть день Великий: Христос Воскресе!» И тотчас ответил ему голос от всех мощей, прогремевший, как гром: «Воистину Воскресе!» До глубины души пораженный этим чудом, Дионисий заключился в затворе, где и почил.
Преподобный Николай Святоша, правнук великого князя Ярослава, первый из русских князей добровольно принял иночество, хотя имел жену и детей. Оставив княжество, он проходил разные послушания в Печерской обители: три года работал с братией на поварне, сам рубил дрова, носил из реки воду на плечах своих и приготовлял братскую пищу; еще три года стоял у врат монастырских, как сторож, не отходя никуда, кроме церкви; отсюда был взят служить при трапезе и своим усердием приобрел общую любовь. После таких подвигов послушания преподобный должен был, по совету игумена и всей братии, поселиться в келий и заботиться только о собственном спасении. Он повиновался, и никто никогда не видел его праздным. Своими руками он насадил перед своей кельей небольшой сад и постоянно занимался каким-либо рукоделием, произнося при этом молитвы. Преподобный не вкушал ничего, кроме общей монастырской пищи на трапезе, и не имел у себя никакой собственности, потому что раздавал нищим и на устроение церкви все, что получал от родственников. Братья его долго старались возвратить его в мир, особенно через врача, поселившегося для инока-князя в Киеве. Врач уверял, что такая суровая жизнь очень вредна для здоровья князя. «Да и благочестивые братья твои,— говорил врач,— терпят укоризну от твоей нищеты. Кто из князей поступал так? Кто из бояр пожелал иночества, кроме того Вар- лаама, который был здесь игуменом?» Блаженный князь отвечал ему: «Много думал я и положил не щадить плоти моей, чтобы она не одолевала меня, пусть она, угнетаемая многими трудами, смирится. Если никто из князей не делал этого прежде меня, то пусть я буду вождем, и кто захочет, пойдет по следам моим. Благодарю Бога моего, что освободил меня от работы мирской и сотворил слугой рабам Своим, блаженным черноризцам. Братья мои пусть думают о своем спасении, а мне прибыток, если умру для Христа».
Преподобный Мартирий Диакон сподобился при жизни за великие подвиги и чистоту жизни дара чудотворения, так что к нему обращались многие за молитвенной помощью в разных нуждах; и все, за кого он молился, стоя на амвоне, получали просимое: исцеление от болезней, избавление от скорбей, искушений и всяких бед и нужд. После его праведной кончины и до нынешнего времени мощи его тоже обладают даром чудотворения для всех, с верой и молитвой прибегающих к нему.
Преподобный Алипий, выучившись иконописанию от греческих мастеров, которые расписывали Великую лаврскую церковь, принял потом пострижение, трудился неусыпно и бесплатно писал иконы для игумена, для братии и для церквей киевских. За чистую и добродетельную жизнь он удостоился священства и был прославлен от Бога даром чудотворения: он помазывал раны своими красками, как лекарством, и больные исцелялись. Одна из икон, чудесно написанная в его келий, находится и теперь в Ростовском Успенском соборе, где она сохранена невредимой при трех больших пожарах, при падении первого каменного храма и при грабительских набегах татар и поляков. Другая икона была также чудесно написана в последние дни жизни Алипия Он сказал братии: «Ангел, написавший икону, стоит передо мной и хочет взять меня». С этими словами первый русский иконописец предал дух свой Богу.
Преподобные Спиридон и Никодим занимались печением просфор, трудясь единодушно в течение тридцати лет Первый из них, будучи неграмотным, выучил наизусть всю Псалтырь и прочитывал ее ежедневно при своей работе. Троеперстное изображение крестного знамения, которым преподобный Спиридон осенил себя в минуту кончины, сохранилось до сих пор на его руке и обращает к православию многих раскольников-староверов, которые думают, что по старине крестное знамение должно быть двуперстным.
Преподобный Евстратий Постник попал в плен к половцам, разорившим в 1096 году Печерский монастырь. Он вскоре с 20 киевскими людьми и 30 монастырскими работниками был продан в неволю в Корсунь одному еврею. Еврей стал принуждать своих пленников голодом к отречению от Христа, но мужественный Евстратий умолял их не отрекаться и постоянно подкреплял поучениями из Священного Писания. Эти блаженные пленники, славные имена которых, к сожалению, до нас не дошли, подкрепляемые Ев- стратием, решили лучше умереть, чем отвергнуть веру Христову, и действительно, мучимые голодом и жаждой, постепенно умирали, причем по прошествии 14 дней остался жив один только Евстратий, привыкший к посту с юности. Еврей, видя, что благодаря Евстратию он лишился всех своих денег, уплаченных за русских пленных, решил жестоко отомстить ему и в день Святой Пасхи распял его на кресте в присутствии многочисленных других иудеев. Будучи пригвожден к кресту, распятый страдалец благодарил Господа Иисуса Христа за то, что удостоил его пострадать так, как пострадал Он Сам. «Я верю,— говорил он иудеям,— что Господь скажет некогда и мне, как сказал разбойнику: Сегодня будешь со Мною в раю. Но вас постигнет мщение за кровь христианскую». Раздраженный еврей пронзил страдальца копьем и бросил тело его в море. Это было 28 марта 1096 года. Вскоре казнь Божия постигла убийцу: он был повешен. Многие же из иудеев, присутствовавших при крестной казни Евстратия, крестились. Мощи святого мученика были отысканы верующими и положены в Антониеву пещеру.
Преподобный Кукша был просветителем вятичей, где во времена Феодосия было еще много язычников. Одушевляемый святой ревностью к вере, Кукша с учеником своим оставил Киево-Печерскую обитель, чтобы проповедовать истину Христовой веры грубым язычникам; проповедь его сопровождалась чудесами, которые утверждали веру в сердцах народа; но это, конечно, сильно раздражало языческих волхвов, которые и предали святого Кукшу мучительной смерти вместе с его учеником.
В один день и час с ним в Печерской обители скончался и преподобный Пимен Постник, друг Кукши. Он исцелял недужных, имел дар пророчества и за два года предсказал свое отшествие к Богу. В день убиения Кукши он стал посреди церкви и громко воскликнул: «Брат наш Кукша теперь убит»,— и затем тотчас же преставился сам.
Святой Леонтий, ученик преподобного Антония, прославился просвещением в Ростовской земле, населенной грубым финским племенем — мерею. Он встретил в них упорных и суровых идолопоклонников и подвергся с их стороны побоям и брани. Но святой Леонтий решил не оставлять вверенного ему стада. Поселясь за городом Ростовом, он построил деревянный храм в честь архистратига Михаила и стал приглашать к себе детей: кормил и ласкал их. Дети, конечно, охотно ходили к святителю, и он учил их началам святой веры, а потом и крестил. За детьми крестились и некоторые взрослые. Но застарелые язычники взволновались и бросились однажды к церкви с дубинами и оружием. Причт, окружавший Леонтия, испугался, но святитель был спокоен. Облачившись в ризы, он вместе со священниками и диаконами, также облаченными в ризы, вышел к дикому народу. Спокойная твердость его поразила язычников. Они пали перед ним в страхе, и многие крестились. Святой Леонтий рукоположил много священников и диаконов, но не успел привести ко Христу всю «заблудшую чудь», и окончил свой апостольский подвиг мученической смертью, вероятно, в 1070 году.
Таковы были первые обитатели Киевской пещерной обители.
Среди подвижников, почивающих в Антониевой пещере, обращает на себя внимание открытый гроб с мощами, над которым надпись: «Илья из Мурома». Житие этого праведного Ильи, к сожалению, совершенно неизвестно, но глядя на его честные мощи, вспоминается другой Илья из Мурома, славный богатырь наших былин, и невольно думается, не он ли окончил здесь свой земной путь, смиренно приняв пострижение, а после праведной кончины прославился нетлением своих мощей.
При этих мыслях каждый русский человек невольно осеняет себя крестным знамением, а сердце его невольно возносит к Богу молитву, чтобы и в настоящие дни жили и не переводились бы могучие богатырским духом и крепкие православной верой верные сыны нашей Родины.
Далеко ушли от нас те времена, когда были живы дивные иноки, прославившие Киево-Печерскую обитель; давно уже и Киев перестал быть стольным городом всей Руси; но благоговейная память о принятии здесь святого крещения русским народом, о славных князьях, в нем сидевших, о великих подвигах наших богатырей и ратных людей, а также и о делах смиренных обитателей его пещер будет жить навсегда в русских сердцах
Всегда с особым чувством сердечного умиления приближается каждый их нас к матери русских городов и киевским святыням.
Эти чувства, волнующие душу русских людей при виде Киева, прекрасно выражены Алексеем Степановичем Хомяковым в его стихотворении
КИЕВ
Высоко передо мною
Старый Киев над Днепром;
Днепр сверкает под горою
Переливным серебром.
Слава, Киев многовечный,
Русской славы колыбель.
Слава, Днепр наш быстротечный,
Руси чистая купель.
Сладко песни раздалися—
В небе тих вечерний звон..
«Вы откуда собралися,
Богомольцы, на поклон?»
«Я оттуда, где струится
Тихий Дон — краса степей».
«Я оттуда где клубится
Беспредельный Енисей».
«Край мой — теплый брег Эвксина»11],
«Край мой — брег тех дальних стран,
Где одна сплошная льдина
Оковала океан».
«Дик и страшен верх Алтая,
Вечен блеск его снегов —
Там страна моя родная!»
«Мне отчизна старый Псков».
«Я от Ладоги холодной».
«Я от синих волн Невы».
«Я от Камы многоводной».
«Я от матушки-Москвы».
Слава, Днепр, седые волны!
Слава, Киев, чудный град!
Мрак пещер твоих безмолвный
Краше царственных палат!
Знаем мы, в века былые,
В древню ночь и мрак глубок
Над тобой блеснул России
Солнца вечного восток.
И теперь из стран далеких,
Из неведомых степей,
От полночных рек глубоких,
Полк молящихся детей,
Мы вокруг твоей святыни
Все с любовью собраны...
Обозревая тот длинный жизненный путь, который совершили наши предки в течение тысячелетий, прошедших со времени выхода их из арийской родины до создания могучей Руси, нами описанной, мы можем с гордостью сказать, что ростом своей силы и славы они обязаны были исключительно самим себе, основному свойству своей души — благородству.
Действительно, только оно придавало им всегда то беззаветное мужество и бесстрашие перед смертью, которым они славились во все времена. А это мужество и бесстрашие были совершенно необходимы, чтобы не погибнуть в борьбе с грозными и многочисленными врагами, всегда пытавшимися наложить свою руку на Русскую землю. Надо твердо помнить, что каждая пядь Русской земли, на которой мы живем, действительно для нас Родная Земля, так как каждая пядь ее была обильно полита кровью не только наших праотцев, но также и кровью наших храбрых и доблестных праматерей, постоянно жертвовавших за нее своей жизнью.
Вот почему эта земля нам дорога; мы связаны с ней кровью длинного ряда наших великих предков. Вот почему священнейший долг каждого из нас состоит в том, чтобы всеми силами своими — и телесными, и душевными, всегда беречь эту землю, а в случае необходимости бестрепетно полагать для защиты ее свою жизнь.
То самое душевное благородство, которое всегда давало нашим предкам мужество и бесстрашие для победы многочисленных врагов Русской земли, оно же постоянно направляло их силы и к мирному труду, столь необходимому для прочного закрепления за собой кровью приобретенной земли; оно направляло их на высокое искусство возделывать землю, на отважное мореходство, на трудный промысел за диким пушным зверем и на славное торговое дело.
И во всем этом, благодаря основному качеству их души, заставлявшему каждого честно и с любовью относиться к тому делу, которому он служит, предки наши тоже приобрели громкую славу. Наш хлеб с незапамятных времен считался лучшим и шел для продажи во многие далекие страны; драгоценные меха, искусно добываемые нашими смелыми ловцами за зверем, были известны всем народам и ценились крайне дорого; ладьи наших отважных мореходов бороздили многие моря и поднимались по неведомым рекам в самые отдаленные края; наконец, русские гости-купцы славились своей богатой торговлей, приветливостью и высокой честностью.
Во внутренней, домашней жизни основным качеством наших прародителей была верность своим близким, названным братьям и вождям, за которыми они шли с величайшей охотой на смерть. Эта изумительная верность древних обитателей Русской земли, поражавшая другие народы, была тоже прямым следствием их высокой души.
На этом же свойстве души было основано у них и отношение к женщинам. Мы знаем, что в языческие времена у нас господствовало многоженство; однако, несмотря на это, положение женщины в семье было и тогда очень высоко и почетно: обыкновенно девушки были свободны в выборе себе мужа, почему, выходя замуж, древние русские женщины горячо привязывались к мужьям и были настоящими их помощницами во всех делах; они часто сражались рядом с ними и часто же сами лишали себя жизни, не желая переносить вдовства.
Уважение, которое питали люди одного сословия к занятиям другого, причем всякий труд считался почетным, было опять следствием того же общего высокого нравственного чувства.
Мы видели, что, несмотря на большую жесткость нравов, господствовавшую в древние времена, предки наши никогда не доходили до таких зверств в обращении со своими пленными, как греки и римляне; напротив, они обыкновенно были очень ласковы с ними и считали их своими домашними. Все это указывает на большую сердечную доброту, издревле присущую русскому человеку.
Наконец, русская гордость, никогда не прощавшая обид, нанесенных кому-либо из своих, почему предки наши всегда жестоко наказывали за эти обиды, поднимаясь для этого, когда было нужно, целым народом, также должна быть признана одним из лучших их свойств; конечно, и мы, их потомки, в подобных случаях должны следовать их примеру и никому не позволять обижать русское имя и русского человека.
Постоянным источником величайшего несчастья для самих же славян были, как мы знаем, их вечные взаимные раздоры, основанные на излишнем свободолюбии и нежелании подчинить своего мнения мнению других.
Мы видели, что этим свойством славян пользовались их враги, искусно раздувая их взаимные нелады, а врагами славян всегда были все народы, которые жили около них. Эта же страсть к раздорам долго не давала возможности нашим предкам соединиться в одно крепкое государство; наоборот, раздоры эти привели нас к постыдному аварскому, а потом и хазарскому игу, а на западе Европы и к тому, что некоторые отдельные славянские племена, несмотря на всю свою отвагу, были покорены и даже вовсе истреблены.
Но когда ильменские славяне осознали, что жить среди взаимных усобиц дальше нельзя, и пришли к мудрому решению поставить над собой для взаимного объединения высшую власть, для чего и призвали русских князей, то мощь и сила нашего государства тотчас же начинает расти с изумительной быстротой. Еще во времена Аскольдовы патриарх Фотий в знаменитой проповеди своей в стенах Святой Софии назвал нас, вследствие унизительной зависимости от хазар, «народом не почетным, народом, считаемым наравне с рабами», а менее чем через двести лет все могущественные государи Европы считали для себя высокой честью получить руку одной из дочерей русского великого князя или найти убежище при его дворе в случае своих невзгод. Эта громадная перемена в положении Руси была, конечно, создана исключительно благодаря высоким душевным качествам наших доблестных предков.
Действительно, решив признать над собой высшую власть и отдаться в руки призванных князей, наши предки, по свойственному им благородству, отдались этим князьям совсем, со всей своей беззаветной преданностью. Конечно, это тотчас же повело к полному освобождению их от хазарского ига и к быстрому росту государства, тем более что среди наших первых князей было несколько замечательных полководцев; имея под своей рукой храбрую и беззаветно преданную рать, они и могли одерживать все свои блестящие победы с целью объединения Русской земли.
Однако, несмотря на всю храбрость и мужество, проявленные нашими прародителями при быстрых, смелых и победоносных походах Аскольда, Олега и Святослава, еще более достойно глубочайшего уважения их поведение при неудачах, которые постигали порой наших князей: мы видели, что князь Игорь был вообще несчастлив в ратном деле, да и Ярослав не раз бывал наголову разбит; наконец, и сам великий Святослав окончил свои славные дела неудачей под Доростолом и печальной гибелью у Днепровских порогов.
Вот тут-то, во время этих тягостных испытаний, поведение наших предков и достойно самого величайшего уважения.
Народ нестойкий, народ с мелкой душой, народ неразумный и вздорный народ, не привязанный к своей земле, народ, не имеющий или не знающий своего славного прошлого, словом,— народ неблагородный, всегда отворачивается от своих вождей, когда их постигает несчастье; такой народ всегда начинает винить их в неудачах, которые произошли в бою, в походе, или в государственной жизни; в таком народе сейчас же начинается неудовольствие и брожение, восстание воинских частей и позорные беспорядки; он этим, конечно, окончательно себя ослабляет и делается затем легкой добычей внешних врагов.
Но не таковы были наши стойкие, мудрые и благородные предки. Каждый из них понимал, что военное счастье переменчиво, что неудача может быть уделом всякого, и что единственное средство вернуть себе это счастье и поправить неудачу заключается в верности и преданности своим вождям и в готовности жертвовать всем до последнего, чтобы собирать новые силы до тех пор, пока враг не будет сломлен.
И что же мы видим? Несмотря на ряд неудач Игоря, на горестный конец Святослава, на занятие Киева Болеславом, на постоянные набеги печенегов, Русь, несмотря на все это, благодаря необыкновенной стойкости ее сынов и их преданности своим князьям в тяжелые времена все росла и росла и быстро превратилась в самое могущественное и большое государство во всей Европе.
Конечно, все это произошло исключительно вследствие высоких душевных свойств наших предков.
Особенно ярко сказалось их благородство, переходящее в истинное величие духа, в отношениях доблестных новгородских мужей к Ярославу. Дважды он был в несчастии и притом каждый раз при исключительно тяжелых обстоятельствах, и оба раза они выручают его, жертвуя для этого и своей жизнью, и своим состоянием. Первый раз он иссек накануне из мести множество их лучших мужей, но как только впал в несчастье, так сейчас же, на другое утро, услышал от остальных достопамятный ответ: «А мы, княже, за тебя идем. Если и погибли наши братья, можем за тебя бороться».
Второй раз, неожиданно разгромленный Болеславом Храбрым до такой степени, что еле мог уйти с поля битвы сам-пять, Ярослав, придя в Новгород, приготовился уже бежать дальше, к варягам; но и тут славные новгородцы, великие своими сердцами, не ' оставили его в несчастии. Эти мужественные люди, большая часть которых состояла из простых плотников и ремесленников, рассекли княжеские ладьи, приготовленные к отплытию за море, и, объявив: «Хотим еще биться с Болеславом и Святополком»,— сейчас же начали собирать людей и деньги на новую войну, причем добровольно сами обложили себя огромным налогом: по четыре куны с простого человека, по 10 гривен со старост и по 18 гривен с бояр.
В полном блеске и силе сказались все высокие душевные свойства наших предков при восприятии ими Христовой веры. Мы видели, какой ряд дивных подвижников засиял на Руси вскоре же после ее крещения. Мы видели также, как проникновенна была и для простых мирян проповедь главной христианской добродетели — смирения.
Конечно, такое полное и глубокое усвоение истин Христова учения могло быть только у людей с возвышенными душами, так как святая православная вера наша не есть удел рассудка и его мудрствований, а постигается исключительно благоговейным сердцем и душой, способной проникнуться пониманием высокого подвига нашего Спасителя и Его Божественного происхождения.
Таковы были наши предки, создавшие Русь.
Создавши ее, они оставили нам, их потомкам, устами своих трех лучших мужей три великих завета, как хранить и беречь их святое наследие — Русскую землю.
Эти заветы каждый из нас всегда должен носить в своем сердце.
Великий Святослав заповедал под Доростолом: «Деды и отцы наши завещали нам храбрые дела. Станем крепко. Нет у нас в обычае спасать себя постыдным бегством. Или останемся живы и победим, или умрем со славой. Мертвые срама не знают, а убежавши от битвы, как покажемся людям на глаза».
Мудрый Ярослав, собрав перед смертью детей своих, сказал: «Если будете жить в любви между собой, то Бог будет с вами. Он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире; если же станете ненавидеть друг друга, ссориться, то и сами погибнете, и погубите землю отцов и дедов ваших, которую они приобрели трудом своим великим».
Святой же Феодосии завещал: «Нет иной веры лучшей, чем наша чистая, святая, православная вера.
Если тебе нужно будет даже умереть за эту святую веру — с дерзновением иди на смерть. Так и святые умирали за веру, а ныне живут во Христе.
Не подобает хвалить чужую веру. Кто хвалит чужую веру, тот все равно что свою хулит. Если же кто будет хвалить свою и чужую, то он двоеверец, близок ереси.
Берегись кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земля наполнилась ими.
Берегись их и всегда стой за свою веру.
Не братайся с ними, но бегай от них и подвизайся в своей вере добрыми делами.
Твори милостыню не своим только по вере, но и чужеверным. Если увидишь нагого, или голодного, или в беду попавшего, будет ли то жид, или турок, или латинянин, ко всякому будь милостив, избавь его от беды, как можешь, и не лишен будешь награды у Бога».
Сноски |
1] Единственный оставшийся в живых брат Судислав, сидевший в Пскове, был, по словам преподобного Нестора, оклеветан перед Ярославом и заключен в темницу (Прим автора)
2] Владимир умер в 1052 юду. (Прим. автора)
4] Плеть с ввязанной в нее пулей. (Прим. автора)
5] Ездят по чистому полю, отыскивая приключений. (Прим. автора)
6] Вражья сила. (Прим. автора).
7] Это будет подробно описано во второй части «Сказаний о Русской земле». (Прим. автора)
8] В настоящее время ученые полагают, что древнейший из дошедших до нас сводов составлен не Нестором, а игуменом Сильвестром; Нестор же написал «Житие святого Феодосия» и, вероятно, некоторые части летописи, вошедшие в свод. Полное рассмотрение вопроса о происхождении русских летописей читатель найдет в обширном труде академика А. А. Шахматова: «Разыскания о древнейших русских летописных сводах», напечатанном в «Летописи занятий Императорской археологической комиссии» за 1907 год. (Прим. автора)
9] Об этом будет подробно изложено во второй части «Сказаний о Русской земле». (Прим. автора).
10] Наконец, в Антониевых же пещерах покоятся в закрытой раке нетленные мощи святой праведной Иулиании девы Тело ее было обретено в начале семнадцатою столетия совершенно случайно близ Большой лаврской церкви, когда стали копать землю при устройстве могилы для одной покойницы Здесь нашли камень со знаменем князей Ольшанских, а под ним раку, в которой лежала, совершенно как будто живая, усопшая молодая девушка, одетая в драгоценнейшую тканую шелком и золотом одежду, тоже как будто только что сшитую, на шее у почившей были надеты золотые гривны со мнохими бисерами, на руках драгоценные кольца, на голове девический золотой венец, а в ушах дорогие же серьги с камнями большой ценности На раке была серебряная вызолоченная дощечка с надписью «Иулиа- ния, княжна Ольшанская, дочь князя Григория Ольшанского, преставившаяся девою, в лето от рождения своего 16-е» Так как больше никаких сведений о деве Иулиании в лавре не имелось, то раку ее поставили в Печерской церкви, но ей никто особого почета не оказывал Вскоре, однако, она явилась в чудесном видении Киевскому митрополиту Петру Могиле и указала ему, что к мощам ее следует относиться с большим благо! овением Тогда митрополит приказал чтить ее мощи, как святые Впоследствии, после пожара в Большой лаврской церкви, они были перенесены в Антониевы пещеры (Прим автора)
11] Эвксин —греческое название Черного моря (Прим автора)