Сопоставление верований и культов народов языческой Скандинавии и островов Тихого океана, столь отдаленных друг от друга и в географическом, и в языковом, и в хронологическом отношениях, стало, как это ни странно на первый взгляд, обычным в этнографической литературе. Типологическая близость сюжетов полинезийской и эддической мифологии,[1] некоторых ритуалов[2] и даже изобразительных мотивов[3] отмечалась неоднократно. Закономерность такого сопоставления культур, прежде всего наиболее развитых обществ Океании и «варварского» общества эпохи викингов (IX–XI вв.) в Северной Европе, подкрепляется стадиальным совпадением уровней их социального развития (формирование классового общества при сохранении значительных пережитков родоплеменных традиций).

Избранная для настоящей статьи тема «корабля мертвых» традиционна для сравнительной этнографии со времен Д. Н. Анучина[4] и не раз затрагивалась именно на примерах ритуалов и верований населения указанных регионов. «У тех народов, жизнь и благополучие которых тесно связаны с водой, морем, — пишет Е. В. Ревуненкова, — культура которых определяется как „культура мореплавателей", очень сходны специфические формы выражения связи с потусторонним миром, в частности, обряды захоронения в лодках, и в этом смысле нет разницы между погребением древнего викинга и современного самоанского или фиджийского вождя».[5]

Однако сопоставление обрядов погребения с лодкой (ладьей) и представлений о «корабле мертвых» не было сколько-либо систематическим; исследователи довольствовались необходимыми им отдельными аналогиями. Не претендуя на детальный разбор и типологию разнообразнейших обрядов и верований, связанных с культовым кораблем, мы попытаемся определить его место в системе погребального культа и в мифологических представлениях, связанных с загробной жизнью. [79]

Поскольку словосочетание «корабль мертвых» приобрело исследованиях по мифологии устойчивое терминологическое значение, мы в дальнейшем будем пользоваться им вне зависимости от того, применим ли термин «корабль» с технологической точки зрения к мореходным судам океанийцев, которые обычно в научной этнографической литературе называются лодками.

«Корабль» для народов Океании был своеобразной моделью общины и общества в целом. На Таити короля сравнивали с парусом, вождей — с мачтой, знать — со снастями, простой народ — с балансиром, придающим лодке устойчивость.[6] Социальная структура соотносилась с командой корабля и в представлении скандинавов-язычников, судя по описанию погребальных обычаев, данному хронистом XII в. Саксоном Грамматиком; по «эдикту» легендарного конунга Фроди представителей родоплеменной знати следовало сжигать после смерти на костре, сооруженном из собственного корабля; вождей или конунгов следовало хоронить в их «кораблях».[7]

По данным скандинавской археологии (VII–XI вв.) известны королевские погребения в ладьях под большими курганами в Осеберге, Гокстаде, Туне, Борре (Норвегия), Ладбю (Дания), «династические» некрополи племенной знати, похороненной в ладьях в Венделе, Вальсгерде и др. (Швеция), а также кремации в ладьях общинников — знатных бондов.[8] Арабский дипломат X в. ибн Фадлан, видевший скандинавский обряд сожжения в ладье на Волге, писал, что вождей принято сжигать в больших «кораблях», людей незнатных — в лодках.[9] Исландские саги сообщают, что в ладьях принято было хоронить знать.[10]

У народов островов Тихого океана лодки — также обычный атрибут похоронного обряда знати,[11] иногда в противоположность рядовым общинникам, на похоронах которых лодки не использовались. У ряда племен Полинезии и Микронезии набальзамированные тела вождей отправлялись в морское плавание в лодках, тогда как тела общинников просто выбрасывали (топили) в море.[12]

Из приводимых исследователями материалов ясно, что лодка в похоронном ритуале населения островов Тихого океана использовалась многообразно, в то время как в применении к аналогичному обряду в Скандинавии мы можем говорить лишь о месте ладьи в кремации и ингумации. Это вполне естественно, так как океанийский обряд зафиксирован этнографами целиком и в сравнительно недавнее время — в XIX — начале XX в., а скандинавский известен только по данным археологии, весьма ограниченным. Так, археологически не может быть зафиксирован обряд временного помещения умершего вождя в лодку до окончательного погребения его в могиле,[13] маорийский обряд использования лодки как памятника над могилой вождей[14] и т. п. [80]

Использование дорогостоящего транспортного средства естественно на похоронах знати.[15] В нем был заключен определенный социальный смысл: оно указывало на роль вождей не только в организации морских экспедиций, но и в общественной организации вообще (поскольку та сопоставляется с «кораблем»). Ладья в ритуале характеризует социальный статус умершего. Поскольку «обряды перехода», в том числе и погребальные, воспроизводят социальный статус неофита после его временного ритуального разрушения,[16] совершение похорон, оформление могилы можно рассматривать как своеобразную реставрацию (в которой играет свою роль и ладья) социального статуса покойного, нарушенного смертью. Вождь сохранял свой статус и в загробном мире и среди живых в системе культа предков.

Однако у ладьи были и иные функции в ритуалах и верованиях. Основная и естественная функция лодки — транспортная — переносилась и в загробный мир. Лодка необходима была для загробного плавания к острову мертвых (обычное верование на островах Тихого океана) или в загробный мир, расположенный за морем, потоком (представление, характерное для скандинавов). Плавание это иногда осуществлялось вполне конкретным способом — труп отправляли в лодке в открытое море (Самоа, Фиджи, Новая Зеландия и др.).[17] Суда должны были достичь острова — соседнего, реально существующего, или мифической прародины (например, Гавайки у полинезийцев). Интересно, что исландский ученый XIII в. Снорри Стурлусон в эвгемеристической «Саге об Ииглингах» выводил скандинавских богов асов из Малой Азии (Асгарда), куда после смерти отправился с погребального костра главный ас Один; но в загробный мир к Одину (Вальхалла) отправлялись в своих ладьях и павшие в бою конунги.[18] Согласно древней традиции, записанной Прокопием Кесарийским, германцы считали загробным островом Британию, куда отправлялись лодки с душами умерших.[19] В представлении скандинавов «средняя земля» людей — Мидгард — была окружена океаном; потоками омывались и загробные миры: верхний — Вальхалла и нижний — Хель.

Отплытие на погребальной ладье в Вальхаллу и Хель также описано исландцем Снорри: на ладье разжигали погребальный костер, поместив на нее тело и инвентарь, ее сталкивали с катков в открытое море.[20] Из «Младшей Эдды» Снорри известен и курс, которым должны были следовать ладьи и которым скачет в загробный мир на чудесном коне скандинавский герой Хермод вслед за погребальной ладьей Бальдра: «Путь в Хель ведет вниз и на север».[21] Вальхалла же могла помещаться на небе и, по Снорри, на юге, в Малой Азии. Эта логика мифологической географии, согласно которой север ассоциируется с низом (подземным миром), а юг — с верхом (небом), присуща и представлениям полинезийцев, для которых плыть на [81] восток — значит подниматься, на запад — опускаться (повторять путь солнца), и мифологиям многих народов.

Описания маршрутов загробных путешествий, подобных тому, что совершил упомянутый скандинавский Хермод, обычны для шаманских мифов и «видений» загробного мира, типа шествия в Аид древнегреческого Орфея и т. п. в разных традициях. Так, гавайский «орфей» Хику отправился в загробный мир, чтобы вернуть умершую возлюбленную; для этого на лодке он доплыл до горизонта, где небо касается моря. Здесь друзья спускают Хику на веревках в «пещеру Милу», владычицы загробного царства (само царство, как и скандинавская Хель, носит наименование повелительницы).[22] Эти особенности мифологической космологии определяли не только маршрут «кораблей мертвых», но и форму самих лодок. Так, «корабли мертвых» и лодки-гробы у народов Индонезии (даяки, батаки) оформлялись в виде птицы-носорога (верхний мир — небо). Е. В. Ревуненкова показала, что культовый «корабль» у батаков воплощал символику единства вселенной: его нос представлял собой голову птицы (небо); корма — змеиный хвост (хтонический символ нижнего мира и водной стихии; ср. скандинавского мирового змея Ермунганда, обвивающего землю); мачта — аналог мирового дерева, проходящего через верхний средний и нижний миры.[23] В целом трехчастная модель мира, пронизываемого мировым деревом, совпадает со скандинавской и многими другими. Таким образом, культовая ладья, предназначенная для реального плавания по воде, приспособлена и к мифологическому вертикальному проникновению в верхний или нижний миры. Известны, например, детальные описания путешествия по небу «корабля» Темпон-Телона с духами умерших.[24] Вероятно, аналогом мачты как мирового дерева, определявшего вертикальный курс «корабля», были и ритуальные столбы, на которые помещались лодки-гробы на островах Индонезии.[25] У маори кости при вторичном погребении складывались в модель лодки, которую помещали на вершину реального дерева.[26]

О загробных маршрутах скандинавских ладей известий меньше. В записке Ибн Фадлана о покойнике, сожженном ладье, говорится, что он поднялся на небо; Снорри передает поверье о том, что, чем выше был дым от погребального костра, тем почетнее будет место умершего на небе.[27] О мифической плавании в погребальной ладье по небу можно судить и некоторым погребальным памятникам. Так, парус ладьи на надгробном камне из Спарлёза (Швеция) украшен двумя крестами — солярными (солнечными) знаками[28] (изображения солярных ладей особенно характерны для скандинавских петроглифов бронзового века). Солнце было основным естественным пространственным ориентиром: собственно, оно и совершает путь одновременно на запад и вниз. Похороны часто [82] ориентировались на солнце и во временном отношении: так, отплытие корабля Темпон-Телона происходило с заходом солнца; сожжение в ладье, описанное Ибн Фадланом, напротив, было «вершено до захода.

Еще одним возможным свидетельством вертикального плавания в загробный мир являются каменные стелы на о-ве Готланд (Швеция) с изображениями ладьи в нижней части и въезда в Вальхаллу в верхней.[29] Сами стелы можно сопоставить с индонезийскими столбами, на которых располагались лодки-гробы и которые указывали загробный путь наверх. Приведем еще одну любопытную аналогию: на индонезийских изображениях культовых «кораблей» у вершины мачты (аналога мирового дерева) помещались две птицы.[30] И в скандинавской мифологии птицы маркировали верхний мир (вершину мирового дерева), они же изображены и над парусом ладьи, высеченной на упомянутом камне из Спарлёза. Ладья, видимо, изображена готовой к небесному плаванию: в верхней части памятника помещен загробный чертог, как и на некоторых готландских стелах. Один из готландских камней воспроизводит трехчастную модель мира скандинавов-язычников: верхний мир (небо) обозначен в верхней части солярными знаками, средний мир (земля) — деревом, в нижней части изображено чудовище с разинутой пастью (видимо, хтоническое создание Хель) и погребальная ладья с гребцами.[31]

Впрочем, скандинавские погребальные ладьи, хотя и были экипированы для плавания, хоронились на суше под курганами часто повернутыми носом к морю, иногда — на юг[32]). Исландские саги, за исключением составленных Снорри, не упоминают о спуске погребальной ладьи на воду; обычно и на островах Тихого океана и в Скандинавии лодки использовались в качестве гроба и оставались в могиле. Возможно, Снорри переносил на обряд представление о загробном плавании, но этнографические параллели делают вероятной реальность описанного им ритуала. В «кораблях» под скандинавскими курганами иногда находят кремированные останки умершего (чаще его сжигали вместе с ладьей) или даже следы погребального костра. Подобный обряд известен батакам и меланезийцам, помещавшим остатки кремации в лодку;[33] меланезийцы затем сбрасывали кальцинированные кости в море. Здесь использование погребальной ладьи сочетается с кремацией и с водным погребением. В Скандинавии эти способы применялись в отношении к вредоносным «живым мертвецам», выходившим из могилы и нападавшим на людей: их выкапывали из могил, сжигали, а пепел выбрасывали в море. Кремация в скандинавской традиции была эквивалентна загробному путешествию: по «завету Одина» умерших, желавших достичь Вальхаллы, следовало сжигать, а пепел выбрасывать в море.[34]

Таким образом, и кремация и водное погребение преследуют [83] одну цель — удаление мертвеца. Погребение в лодке связано (возможно, генетически) с водным погребением[35] и так преследовало двоякую цель. В Океании распространен обычай вывозить труп на лодке и топить в волнах.[36] Стремление удалить умершего прослеживается и в самом загробном плавании жители о-ва Сан Кристобаль направляли лодку с умершим таким курсом, чтобы тот не мог вернуться.[37] В индонезийских других ритуалах «корабль» мог играть роль «козла отпущения»: модели «кораблей» с куклами (духами болезней) спускали на воду и отправляли на соседний остров[38] — полная аналогия загробному плаванию. Море и другой остров выступают здесь как иной мир.

«Корабль», однако, выполнял не только функцию удаления в иной мир, но и функцию связи со страной духов: «корабль Темпон-Телона постоянно курсирует между миром живых мертвых. По верованиям жителей Туамоту, «корабль мертвых с духами на борту появлялся у берегов ночью, когда кто-нибудь умирал, и исчезал утром.[39] Для скандинавов возвращение умерших на «корабле» (Нагльфаре) в противоположность вышеупомянутым «нормальным» отношениям живых и мертвых означало в некотором роде конец света: приплывшие на нем мертвецы Хель и хтонические чудовища должны были уничтожить дружину Одина и мир людей. Здесь удаление умерших в иной мир имело эсхатологическую значимость.

Более мягкой формой удаления умершего из мира живых (в сравнении с сожжением, насильственным удалением в иной мир и т. п.) было заботливое устройство его загробного плавания с необходимым провиантом и инвентарем. Сама идея загробного путешествия не соотносилась с каким-либо определенным представлением о загробном мире. При помощи одного того же обрядового средства (погребальная ладья) можно было следовать разными путями в противоположные загробные миры (Вальхалла и Хель у скандинавов). И наоборот, различными способами можно было проникнуть в однотипные миры: так, например, в Меланезии труп топили, чтобы умерший достиг загробного острова; на Новой Каледонии не практиковалось водное погребение, хотя также существовало представление о загробном острове.[40] В эддических стихах говорится об умерших, переходящих вброд потоки перед Вальхаллой и Хель,[41] куда можно было проникнуть не только на ладье и пешком, но верхом на коне.

Согласно Р. Мосс, совершавшие обряд больше заботились чтобы умерший не вернулся и был обеспечен всем необходимым в пути, чем о его жизни в загробном мире.[42] Эта общая ориентация погребального обряда на посюсторонние отношения живых и мертвых, а не на потустороннее существование заставляет поставить вопрос о соотношении погребальных обрядов и мифологических сюжетов, связанных с загробным миром. Ритуально-[84]мифологическим звеном между собственно погребением (обрядом) и загробным миром (мифом) оказывается представление о загробном путешествии. Обряд фиксирует лишь начало или подготовку путешествия, представление же о путешествии в целом реализуется в ритуализированном мифе — повествовании о загробном странствовании. Пример такого повествования на используемом материале — словесное описание даякским шаманом загробного плавания на «корабле» Темпон-Телона, активно переживаемое участниками похорон; этот ритуал типологически близок шаманскому камланию, также описывающему путешествие в иной мир, и приведенным примерам мифов о сошествии в загробный мир Хику и т. п. В эддической мифологии параллель такому описанию — поездка Хермода в Хель. Словесный ритуал описания загробного мира совершает, согласно Ибн Фадлану, обреченная на смерть рабыня перед ее жертвоприношением. Ей показывают иной мир через ворота, сооруженные на месте погребения, и та сообщает участникам ритуала об увиденном. Собственно как описание загробного путешествия можно рассматривать и космологическую символику «корабля мертвых» у даяков и батаков, а также сюжеты въезда в иной мир на скандинавских надгробных стелах. Описание загробного мира включает, как правило, не только дорогу, но и самый загробный мир и положение в нем умершего. «Корабль мертвых», курсировавший между двумя мирами, обеспечивал разграничение живых и мертвых по соответствующим мирам.

Однако это разграничение систематически и намеренно нарушалось, и не только вредоносными мертвецами, но и живыми, когда совершались ритуалы, призванные воспрепятствовать загробному путешествию. Так, герой исландской саги Гисли наваливает на погребальную ладью своего врага Торгрима, уже находящуюся в кургане, каменную глыбу со словами: «Я не умею ставить корабль, если этот унесет ветром».[43] Путешествие в ладье, погребенной под курганом, представлялось возможным, но ему препятствовал акт вредоносной магии. Случаи заваливания погребальной ладьи камнями достаточно часты (в их число входит и королевский осебергский «корабль»). Сходные формы ритуала — погребение в лодке под каменной насыпью — известны и на островах Тихого океана.[44] Эта непоследовательность в организации загробного путешествия усугубляется еще сведениями исландских саг об умерших, которые живут в ладьях под курганами как в домах. Раскопки подтверждают это представление: ладьи под курганами не только подготовлены к отплытию в загробный мир, но и действительно оборудованы для жизни в них умершего; на борту королевских «кораблей» были сооружены деревянные камеры-жилища и содержался весь необходимый для повседневной жизни инвентарь — мебель, столовая и кухонная посуда, орудия труда и оружие.[45]

В обрядности народов Океании и Индонезии лодка также [85] использовалась в различных сочетаниях с «домиком мертвых» над могилой вождя, погребенного в лодке, сооружался «домик мертвых» (п-ов Газели); сына вождя хоронили в лодке возле жилища.[46] В Индонезии «домикам мертвых» (или духов) придавали форму лодки, гроб в форме лодки помещали в жилой дом, на галерею под крышу и т. п.[47] Гроб не только оформлялся как лодка (иногда он делался из лодки — обряд, известный и норманнам), но и просто назывался лодкой, снабжался парусом и веслами.[48] Лодками называли и столь нетранспортабельные сооружения, как каменные ящики-цисты, которым иногда придавали форму лодки,[49] чему известны аналогии и в Скандинавии (в ряде случаев настоящую лодку помещали в камеру-цисту). Очевидно, идея загробного плавания настойчиво повторялась в обрядности дома-могилы.

Этой двойственности ритуала соответствовала раздвоенность представлений о загробной судьбе умершего: герои саг и эддического цикла оказываются одновременно и в могиле и в, загробном мире, совершают еженощные путешествия из Вальхаллы в курган и т. п.[50] Так, и в описании Ибн Фадлана, согласно которому умерший тотчас после кремации должен «войти в рай», девушка, заглядывая за ритуальные ворота перед погребальной ладьей, видит своего господина в загробном мире таким, каким он был еще до сожжения,[51] т. е. умерший одновременно находился и в ладье и в загробном мире. Та же раздвоенность в представлениях о мертвых характерна и для народов Океании: духи могут находиться и на загробном острове, и возле могилы, и на поселении.[52]

Л. Леви-Брюль отметил эту противоречивость в отношении к умершему как характерное свойство первобытного мышления: «Мертвые представляются пребывающими (хотя и отсутствующими) в разлагающемся трупе, связанными с ним, хотя и независимыми от него; новоумерший по истечении нескольких дней оказывается одновременно и в своей могиле, поблизости жилища, и далеко на пути в страну теней».[53]

Тенденция к преодолению этой «пралогичности» намечается в частности, у скандинавов эпохи викингов в ритуале временного пребывания умершего среди живых с последующим отправлением его в загробный мир. По описанию Ибн Фадлана умершего на десять дней (пока велась подготовка к похоронам) помещали во временную могилу, а затем сжигали в ладье, т. е. отправляли в «рай» (хотя он и мыслился уже присутствующим там). Это временное погребение было необходимо при подготовке к пышным похоронам; например, тело королевы Асы поместили в осебергский «корабль» уже после того, как часть насыпи была возведена. Представление о том, что умерший находится среди живых, пока не совершены похороны, универсально[54] и присуще погребальному культу народов Океании и Индонезии (особенно в связи с обычаем вторичных похорон). [86] В Индонезии модель лодки уносила дух умершего в загробный мир на седьмой, последний день похорон: до тех пор дух обитал возле жилища;[55] у сараваков лодки с едой для путешествия души спускались в море в последний день похорон[56] и т. п. Но как раз временное погребение или выставление умершего в доме совершалось в лодке,[57] умерший даже в последние дни пребывания вне загробного мира мыслился все же путешествующим туда. Иногда в той же лодке его несли на кладбище или к месту погребальной церемонии,[58] и в этом случае путь к могиле эквивалентен путешествию в загробный мир. Обычай временного погребения в лодке, в гробу, имеющем форму лодки, нередко связан с практикой вторичного погребения и с культом черепов. После разложения мяса кости скелета погребались, череп же сохранялся в специальном домике — аналоге «домика мертвых». Обычная двойственность в отношении умершего и в этом случае соблюдалась: после удаления умершего в загробный мир череп служил залогом присутствия предков среди живых. Такому ритуалу, когда сохранялась часть тела, в противоположность полному его уничтожению при утоплении или кремации соответствуют частичные ритуалы бальзамирования — максимального сохранения трупа — и последующего удаления его в ладье в загробный мир.[59]

В ритуально-мифологическом раздвоении мертвеца можно видеть один из корней религиозного разделения умершего на остающееся в могиле тело и обитающий в загробном мире дух. Так, у народов Океании и Индонезии в качестве транспортного средства для духа использовались упомянутые «корабли мертвых» — модели лодок (иногда просто их изображения на доске), доставлявшие дух в загробный мир, тогда как тело покоилось в могиле.[60] Но и это разделение не было окончательным, так как духи могли возвращаться в мир живых, находиться вблизи могилы и тела и т. п.

В целом такие противоположные на первый взгляд обряды, как уничтожение или сохранение трупа, отправление в ладье в загробное плавание или погребение в «домике мертвых», представляют собой крайние точки своеобразной «амплитуды» обрядовых колебаний. Истоки этих колебаний коренятся в первичном (по С. А. Токареву, полуинстинктивном) стремлении коллектива удалить труп, а с ним и вредоносное воздействие смерти (иногда, как отмечалось выше, заодно и болезни, несчастья[61]), но одновременно сохранить умершего как члена своего коллектива, который будет «жить» среди живых в доме-могиле. Страх перед мертвым и почитание его были неразрывно слиты в погребальном культе. Чем больших почестей удостаивался умерший при жизни, тем больше его боялись после смерти и тем сильнее его почитали.

И у скандинавов и у жителей тихоокеанских островов почитание умерших было связано с культом предков и, что [87] особенно показательно с социальной точки зрения, с культом вождей.[62] Последний состоял не только и не столько в вере в лучшую загробную участь вождей (известны полные океанийские аналогии Вальхалле, когда погибшие воины должны были отправляться на небо к богу войны[63]). Важнее было влияние предков и умерших вождей на посюстороннюю жизнь, благополучие коллектива, урожай, наконец, появление потомства, которое обычно мыслилось как возрождение предков. Залогом близкого присутствия предков у народов тихоокеанских островов были черепа и святилища-гробницы вождей, у скандинавов — курганы, особенно курганы конунгов, гарантировавшие урожай и мир для всей страны.[64] Поэтому герой «Саги о Скьольдунгах» конунг Сигурд Хринг, вознамерившись отправиться на погребальной ладье к Одину, велел все же насыпать курган, названный его именем (ср. также обычай кенотафов, погребальных сооружений, воздвигнутых в честь умершего, погибшего вдали от родины).

«Корабль мертвых» служил посредником между загробным миром предков и миром живых;[65] показателен в этом отношении упомянутый полинезийский миф о «корабле духов», приплывающем за духом очередного умершего к миру людей и перевозящем его в загробный мир.

Необходимая связь с предками осуществлялась не только во время похорон и организации загробного плавания. Предки, в представлениях интересующих нас народов, принимали участие в общих праздниках плодородия: их считали присутствующими на новогоднем йоле у скандинавов и на «торжествах благополучия» у народов Океании.[66] Эквивалентом такого всеобщего; (календарного) торжества на похоронах был погребальный пир, после которого умерший или его дух отправлялся в загробный мир. Подробное описание такого пира, сопровождающего похороны и завершающегося сожжением в ладье, оставил Ибн Фадлан: это описание в основных моментах соответствует ритуалу, сопровождающему путешествие духа на «корабле» Темпон-Телона у даяков.[67] Сначала покойника хоронили во временной могиле, пока не приготовят все для погребального торжества. В это время умерший (или его дух, в представлениях даяков) жил в могиле. К началу торжества труп помещали в ладье (у норманнов) или привозили в лодке к месту погребения (у даяков). Затем начиналось пиршество, сопровождающееся пьянством, истязанием жертв (человеческих и животных) и заканчивавшееся общей брачной оргией. Похороны завершались окончательным погребением тела, что означало перемещение умершего в ладье на небо.

Оргия на похоронах не только эмоционально освобождала от страха смерти: она была направлена на преодоление ее воздействия. Смерть совпадала с зачатием, похороны — с брачной оргией, восстанавливающей жизненные силы коллектива и [88] обеспечивающей его возрождение, мыслившееся как возрождение предков в лице потомков.

Ритуал всеобщего очищения участников похорон соответствовал восстановлению социального порядка (после оргии); на воссоздание и упрочение социальных связей (в том числе с предками и загробным миром, которую осуществлял «корабль мертвых») и был направлен погребальный культ в целом. Показательно, что у даяков и батаков «праздник мертвых» сопровождался ритуальным разрушением и последующим восстановлением модели мирового дерева[68] (ср. сотрясение мирового дерева при приближении «корабля мертвых» в скандинавской эсхатологии[69]). Здесь смерть затрагивает не только социум, но весь космос, а «праздник смерти, в котором участвует „корабль мертвых" является ритуализацией мифа о мироздании… повторением… символики единства вселенной и о взаимосвязи всех ее частей, возникновения жизни из смерти, вечного возрождения, приобщения человека к космическим силам, управляющим всей жизнью»,[70] на что вообще направлены миф и обряд.

Типологическое сходство ритуалов и представлений о «корабле мертвых» у народов северного и южного полушарий показательно не только в отношении конвергентного развития одних и тех же явлений, вне связи с миграциями, и не только в силу возможностей, опираясь на полные аналогии, реконструировать недостаточно сохранившиеся представления (в данном случае скандинавские). Это сходство позволяет выявить некоторые общие закономерности ритуального механизма.
--------------------------------------------------------------------------------

Примечания
[1] Е. М. Мелетинский. Поэтика мифа. М., 1976, с. 206–207; F. Graebner. Thor und Maui. — “Anthropos”. 1919–1920, Bd. 24.
[2] H. R. Ellis. The Road to Hel. N.Y., 1968 с. 49. Специальная монография посвящена, в частности, сопоставлению мегалитических культур: А. Serner. Оn Dyss Burial. Lund, 1938.
[3] A. Steinmann. Das kultische Schiff in Indonesian, Jahrbuch für Prähistorische und Ethnographisce Kunst, 13–14, 1941, Taf. 77.
[4] Д. Н. Анучин. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда. — Труды Московского археологического общества. Древности. Т. 14. М., 1889.
[5] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых» у батаков Суматры. — Сборник Музея антропологии и этнографии. Вып. XXX. Культура народов Австралии и Океании. Л., 1974, с. 167; ср. также английское название книги Те Ранги Хироа «Викинги солнечного восхода» о полинезийцах (The Viking of the Sunrise. Honolulu, 1908).
[6] Народы Австралии и Океании. М., 1966, с. 620–621; В. А. Vroklage. Das Schiff in den Megalithkulturen Südostasiens und der Südsee. — “Anthropos”. 1935, Bd. 31, c. 712–715. У папуасов маринд-аним каждая экзогамная группа имела свою лодку, носившую название группы (J. Van Baal. Dema. Smsterdam, 1966, с. 69).
[7] Н. R. Еllis. The Road to Hel, c. 41.
[8] М. Мüller-Wille. Bestattung im Boot. Bd 25/26. Offa, 1970; Г. С. Лебедев. Шведские погребения в ладье 7–11 вв. — «Скандинавский сборник». XIX. Таллин, 1974.
[9] Цит. по: А. П. Ковалевский. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 924–962 гг. Харьков, 1956, с. 149. [89]
[10] А. F. Маjor. Ship Burials in Scandinavian Lands and the Believes that underlie them. — “Folklere”. 1924, vol. 35, с. 133.
[11] Г. Дамм. Канака — люди южных морей. М., 1964, с. 346; Народы Юго-Восточной Азии. М., 1966, с. 521–523; R. Моss. The Life after Death in Oceania and the Malay Archipelago. Ox., 1925, c. 8, 10; J. Frazer. The Belief in Immottality. Vol. 2. L., 1929.
[12] R. Моss. The Life…, с. 15–16. Впрочем, в погребальном ритуале полинезийцев практиковались и противоположные обычаи — сохранять набальзамированное тело вождя в могиле, а трупы незнатных людей отправлять на лодках в море (С. А. Токарев. Религия в истории народов мира. М.,1975, с. 89). Ср. распространившийся в Скандинавии в X в. обычай помещать умерших представителей дружинной знати в погребальный покой — камеру.
[13] В. А. Vroklage. Das Schiff…, с. 727; R. Моss. Тhe Life…, с. 8, 10.
[14] W. J. Phillips. Maori Life and Custom. Sydney, 1966, c. 175–176.
[15] Показательно, что и культовые лодки, используемые при отправлении культа плодородия, принадлежат вождям (R. Firth. Work of the Gods in Tikopia. L., 1967, c. 55). Строители лодок на Марианских островах принадлежат к высшему сословию (Народы Австралии и Океании, с. 735).
[16] A. Van Gennep. Rites of Passage. L., 1960; V. Turner. Ritual Process. Harmondsworth, 1974; K. P. Emory. Kapingamarangi. A Social and Religious Life of a Polinesian Atoll. Honolulu, 1965, c. 212–223, 270–275.
[17] Народы Австралии и Океании, с. 476; Г. Дамм. Канака…, с. 345; R. Моss. The Life…, с. 10, 15–16; Е. Dоеrr. Bestattungsformen in Ozeanien. — “Anthropos”. 1935, Bd 30, c. 744–745; H. R. Ellis. The Road to Hel, c. 48–49; A. Steimann. Das Kultische…, c. 153.
[18] Сага об Инглингах. Гл. 8. — Средние века. Вып. 36 М., 1973.
[19] H. R. Ellis. The Road to Hel, c. 47.
[20] Младшая Эдда. Л., 1970, с. 49.
[21] Там же.
[22] Т. С. Аnderssen. Myths and Legends of polinesians. Tokyo, 1969, c. 302–305; R. Моss. The Life…, с. 12; Е. М. Мелетинский. Поэтика мифа, с. 216; Th. Körner. Totenkult und Lebensglaube bei den Völkern Ostindonesians. Lpz., 1936, c. 102.
[23] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 173–177; cp.: A. Steimann. Das Kultische…, c. 178–179; H. Schärer. Ngaiu Religion. The Hague, 1963, c. 91.
[24] Л. Фробениус. Детство человечества. [Б. м.], [б. г.], с. 191–192.
[25] А. Steimann. Das Kultische…, Taf. 71, 75.
[26] J. Frazer. The Belief in Immottality, c. 21.
[27] Сага об Инглингах. Гл. 9.
[28] H. Arbman. The Vikings. L., 1961, pl. 22.
[29] S. Lindqvist. Gotlands Bildsteine. Bd 1–2. Stockholm, 1941.
[30] Л. Фробениус. Детство человечества, с. 187; Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 178.
[31] H. R. E. Davidson. Pagan Scandinavia. L., 1967, pl. 46; В. Я. Петрухин. О картине мира у скандинавов язычников. — Скандинавский сборник. Вып. 23. Таллин, 1978.
[32] В. Я. Петрухин. К характеристике представлений о загробном мире у скандинавов эпохи викингов. — «Советская этнография». 1976, № 1, с. 48.
[33] E. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 170; R. Моss. The Life…, с. 8.
[34] Сага об Инглингах. Гл. 8.
[35] С. А. Токарев. Ранние формы религии и их развитие. М., 1964, c. 170.
[36] R. Моss. The Life…, с. 17; E. Doerr. Bestattungsformen…, c. 744–745.
[37] E. Doerr. Bestattungsformen…, c. 745.
[38] Дж. Фрэзер. Золотая ветвь. Вып. 4. М., 1928, с. 95–100; А. Steimann. Das kultische…, c. 188; J. Levenstein. Evil Spirit Boats of Malaysia. — “Anthropos”. 1958, Bd 53. [90]
[39] Сказки и мифы народов Океании. М., 1970. № 169, Корабль духов.
[40] R. Моss. The Life…, с. 15–16.
[41] Речи Регина 4, Речи Гримнира 21. — Старшая Эдда. М.-Л., 1963.
[42] R. Моss. The Life…, с. 715; E. Doerr. Bestattungsformen…, c. 762–763.
[43] Сага о Гисли. Гл. 18. — Исландские саги. Ирландский эпос. М., 1973.
[44] В. А. Vroklage. Das Schiff…, с. 719.
[45] В. Я. Петрухин. К характеристике…, с. 48.
[46] E. Doerr. Bestattungsformen…, c. 748; L. S. Green., M. W. Beckwith. Hawaian Customs and Beliefs Relating to Sickness and Death. — “American Anthropologist”. 1916, vol. 28, № 1, c. 179–180.
[47] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 172; В. А. Vroklage. Das Schiff…, с. 714, 725, 728–729, 733, 736; J. Frazer. The Belief in Immottality, c. 21.
[48] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 170; R. Моss. The Life…, с. 5, 10, 26, 31; В. А. Vroklage. Das Schiff…, с. 728–730, 732–733, 736; А. Steimann. Das Kultische…, c. 156–158; E. Doerr. Bestattungsformen…, c. 747–748. Обычай называть гроб лодкой известен славянам, японцам и др.
[49] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 170; В. А. Vroklage. Das Schiff…, с. 726; ; А. Steimann. Das Kultische…, c. 158. Штайнманн указывает также японские параллели.
[50] В. Я. Петрухин. К характеристике…, с. 50.
[51] А. П. Ковалевский. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана…, с. 146.
[52] R. Моss. The Life…, с. 58; J. Frazer. The Belief in Immottality, с. 26.
[53] Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление. М., 1930, с. 276.
[54] Там же, с. 268–272; А. Э. Каруновская. Доисламские верования в Индонезии. — Труды Института этнографии. Т. 51. М., 1950, с. 238.
[55] А. Steimann. Das Kultische…, c. 154, 162; В. А. Vroklage. Das Schiff…, с. 721; E. Doerr. Bestattungsformen…, c. 748–749.
[56] R. Моss. The Life…, с. 29, 88–109.
[57] Там же, с. 91, 18; R. H. Codrington. The Melanesians. N.Y., 1971, с. 262. Иногда временное погребение в лодке длится несколько лет: пока сородичи не устроят подобающий погребальный мир (при хорошем урожае).
[58] Л. Фробениус. Детство человечества, с. 190.
[59] R. Моss. The Life…, с. 15–16.
[60] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 168–170; Л. Фробениус. Детство человечества, с. 194; E. Doerr. Bestattungsformen…, c. 747–748.
[61] Ср. также отсылку несчастья вместе с душой умершего у даяков: Л. Фробениус. Детство человечества, с. 190.
[62] Вождям приписывались у тех и других сходные сакральные способности: меланезийский термин «мана» вполне можно применить к представлению об удачливости скандинавских конунгов.
[63] R. Моss. The Life…, с. 84–85.
[64] В. Я. Петрухин. К характеристике…, с. 53–54.
[65] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 173.
[66] J. De Vries. Altgermanische Religiongeschichte. Bd 1. B., 1970, с. 197; К. Birketh-Smith. Studies in Circumpacific Culture Relations. Vol. 1. København, 1970.
[67] Л. Фробениус. Детство человечества, с. 187–194.
[68] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 176.
[69] Прорицание вёльвы. — Старшая Эдда.
[70] Е. В. Ревуненкова. «Корабль мертвых»…, с. 177; ср.: Н. Schrärer. Ngaju Religion, c. 92, 157–158. [91]

источник: http://norse.ulver.com