Всеслав Волк

Я за меч отличный
Мечу мечи Ньёрдам
Мечей. Значит, будет
Наш союз отмечен.
Дай к мечу придачу
Ножны, меченосец.
Три меча я к чести
Вашей оправдаю.
<Сага об Олаве сыне Трюггви. Круг Земной>

Дал напиться волку
Хаконовой крови
Грозный князь. В заморье
Вы сталь обагряли.
<Сага о Харальде Серая Шкура. Круг Земной>

- Аррррррррргхх! – крик перешёл в сдавленное рычание, потом в клокочущий в горле хрип, после и вовсе стих. А всё потому, что та глотка встретила на своём пути окованное сталью железное лезвие меча. Меча, что не часто встретишь в торговых местах. Был тот клинок на пол локтя длиннее обычного и вдобавок чёрного цвета, словно закованный в сталь великан Сурт – хозяин Муспелльхейма. И имя у него было под стать облику – Свартитурс, Черный Великан.
Матово блестящая полоса железа подрагивала у самого шеи человека, стоящего на коленях. Горло коленопреклонённого спряталось в густой чёрной бороде, но даже из-под жёстких волос было виден судорожно плясавший кадык. Глаза того, чью жизненную нить готовились обрезать норны, были цвета безоблачного неба. В них проглядывала то ярость, то надежда, то обречённость, когда они пробегали по лоснящемуся телу меча. Но плотно сжатые, побелевшие губы не размыкались для унижающей просьбы…
А с другой стороны клинка на него смотрели холодные серые глаза. И в этом пасмурном, подёрнутом ледком взгляде не было ни высокомерия, ни радости, ни злости, ни жалости – вообще ничего. И если говорят, что через глаза смотрит душа, то у хозяина чёрного меча, похоже, её не было. Синеглазый, казалось, позабыл, про замершую у шеи полосу железа, вгляделся в каменный взгляд по ту сторону меча и, наверное, впервые почувствовал, как под бронью на спине забегали мурашки. Страшные глаза не мигали, и под этим холодным взглядом, человек, тщетно стараясь перебороть пустоту, заселённую страхом в низ живота, скукоживался, растекался…
- Продай мне его жизнь, Асмунд,- на плечо викинга опустилась женская рука.
В синих глазах из-под многопудового ужаса проглянул лучик надежды.
- Бери в подарок, ярлова дочь, - державшее в плену чёрное лезвие медленно поплыло к сероглазому. Викинг развернулся и, не оглядываясь, двинулся прочь.
- Как тебя зовут? – девушка, как её назвали ярлова дочь, была всё ещё молода – зим шестнадцать-семнадцать прошли у неё за плечами. Она была рыжая, как и большая часть её дружины, что с таким остервенением порубила команду его корабля. Проклятое племя данов!
- Сван Олавсон, из Вёрмланда,- пытливый взгляд пленника забежал за спину дочери ярла туда, где на носу драккара всё ещё стояло несколько отчаянных парней, закрывшихся разноцветными щитами, ощетинившиеся острой сталью.
Викинги добивали обречённых. Всё заняло меньше пары мгновений. Раскрошились под гулкими ударами тонкие щиты. Проскрежетало-пропело железо, и из-под опустившихся клинков послышались короткие сдавленные вскрики. Вскоре на носу драккара стало тихо, и глаза у Свана почему-то налились подозрительной влагой. И сквозь застлавший уши гул он едва услышал:
- Меня зовут Тордис Хродвальддоттир, и мне нет большой разницы, как там тебя называли в Свеаланде. Так что теперь я буду звать тебя Бранд – Горелый, пока твои волосы не посветлеют. Или хотя бы не порыжеют, тогда ты, может быть, и станешь Раудом – Рыжим,- дочь конунга рассмеялась удачной шутке звонким смехом. Слышавшие её хирдманы присоединились к веселью.
- Отец назвал меня Сваном, и мне другого имени не нужно,- черноволосый хотел подняться, но получил жёсткий удар, разбивший губы, заставивший опрокинуться навзничь.
- Знай своё место, трэль. А не то я решу, что Ньёрд хочет живого пленника. А пока ступай-ка в трюм, а то ваш кормщик, видно, не знал с какой стороны у весла лопасть – столько воды начерпал.

…Драккар мерно перетекал с волны на волну. Море качало его точно любящая мать первенца, ласково и нежно. Весла лежали меж скамей, гребные люки были заткнуты резными затычками – с юга в красно-белый полосатый парус дул добрый ветер. Викинги были заняты кто чем: двое играли в шахматы, шестеро им подсказывали и лезли с советами, несколько мореходов переплетали свитые из полос тюленьей шкуры канаты. Магнус кормщик по прозвищу Окунь поглаживал рукой руль корабля и смотрел вперёд. Ни на что в жизни он бы не променял этот стон ветра в снастях, скрипы обшивки, крики чаек да завораживающее чувство беспредельного простора вокруг, да ещё то, как морской бог Ньёрд несёт, покачивая вверх-вниз, на синей руке драккар…
Позади, привязанный за архерштевень плёлся взятый в плен корабль. Тоже драккар, только несколько меньший по размеру. Двадцать локтей моржовых канатов связывали суда. А ещё на захваченном корабле была сломана мачта. Сломана во время отчаянного бегства от датских викингов, когда не вовремя подобранный парус вдохнул слишком много ветра. Когда на нём была ещё жива команда, которая хоть и понимала, что вряд ли спасётся, мечи перед неприятелем не опустила. И когда пропала надежда уйти от викингов, в ответ на хриплый рёв боевого рога ответила таким же. Теперь из всей команды не пошёл на корм тюленям только я.
Я уже полдня вычёрпывал воду из трюма кожаным ведром. Черпал зло, яростно, хоть и не чувствовал уже ни рук, ни ног. Старался забыть удушливый страх, накинувший на горло стальную петлю, кровавую расправу с родичами, позорный плен…

Рядом с кормщиком Магнусом стояла широкая скамья, на ней частенько сиживала Тордис дочь Хродвальда, задавая седому кормщику вопросы. Откуда берётся северный ветер Виндсваль, где лежит страна великанов – Йотунхейм и много какие ещё. Старый викинг, перекладывая руль, усмехался в густую бороду и начинал неспешно и рассудительно отвечать на все вопросы. Тордис тогда сидела смирно, точно была девчонкой семи зим отроду, а не воинственной дроттнинг, и слушала старика, открыв рот. И по озорным морщинам, птичьей лапкой разбегавшихся из уголков глаз Окуня, было видно, что ему доставляет удовольствие такое внимание со стороны дочери ярла.
А ещё на палубе драккара взгляд поневоле бы выхватил из разномастной дружины того, кто вчера держал на конце своего меча жизнь Свана. Этот викинг всегда сиживал один на передней правой скамье и смотрел вдаль. На носу – место храбрейших!
Иногда он поглядывал на дочку ярла, и меня это не особо удивляло – Тордис была всё-таки хороша собой, а кольчуга и боевой наборный пояс с горящей золотом пряжкой лишь добавляли ей той неприступной красоты, что издревле, точно магнит, притягивала к себе суровые мужские сердца.

Викинга звали Асмунд. Ас – бог. Мунд – выкуп. Кому? За что? Странное имя. Да, что говорить, всё в облике этого воина было непонятным, непривычным: от пепельно-седых волос до высоких кожаных сапог. Голову Асмунда годы так густо осыпали серебром, что уже не понять было, какого цвета она была прежде. Сапоги викинг носил один из всей команды, у остальных мореходов были грубые башмаки из тюленьей или бычьей кожи. А за высоким голенищем спал до поры острый нож – уж я его сразу почувствовал задолго до того, как мне рассказали. Нож последней надежды!
А ещё был у Асмунда викинга багряный плащ, отороченный по краю пушистой куницей – подарок какого-то словенского конунга, как сказывали.
Так это было или нет, никто доподлинно не знал, только вот то, что Асмунд приплыл по стылой весенней воде, держась за резную драконью голову, это точно. А случилось это у вендских берегов почти три луны назад, когда славная Тордис только отправлялась в викинг. Оттар Левша говорил, у него до сих пор в голове не укладывается, сколько ж времени мёрз в тёмной, наполненной льдом воде Асмунд.
Магнус кормщик тогда сильно ворчал – дескать, сто зим назад его б и вовсе не подобрали, кто ж знает, может нечисть плывёт какая в людском обличье. А если б и подобрали, то день-два в посте за огненным кругом бы очищался, только потом бы за стол сел. Не то, что сейчас…
Его как подняли на палубу, так сразу и окрестили Раудфельд – Рыжая Шкура. Это из-за плаща всё. Все тогда засмеялись, а Асмунд разлепил синие губы и спросил:
- Чей это драккар?- Ха! Так спросил, будто это он подплыл к купеческому кнарру на боевой снекке с полусотней воинов!
Тордис Хродвальддоттир это не сильно понравилось, но она ответила викингу:
- Меня называют Тордис Пряжка, а это мои люди! А ты кто такой, чтобы спрашивать?!
Взгляд викинга мазнул тогда по поясу Тордис со знаменитой золотой пряжкой, и он ответил:
- Меня зовут Асмунд, дочь ярла Хродвальда,- все ждали тогда, что он назовёт свой род или имя отца, но викинг промолчал. И Магнус Окунь сплюнул в сердцах за борт и сказал сквозь зубы:
- За борт его! Стоит ли столько возиться с этим вендом?! – уж он-то, мудрый кормщик, сразу разглядел то, что ни один из воинов не увидел: викинг не был родом из Норэгр, Свеаланда и Даннмёрка. Не был он и с Селунда, Эланда или Готланда. И если бы викинги повнимательнее пригляделись к фибуле его плаща, то заметили бы искусную голову зубастого коня – зверя, коим свирепые венды украшали штевни своих кораблей.
А то, что он назвал Тордис дочерью Хродвальда – так что тут удивительного? И Хродвальддоттир и её дружина за пятое лето походов потихоньку обрастали славой, как в былые времена её отец. И теперь немного нужно было времени, чтобы набрать новую команду. Удача хёвдинга – такая вещь, что тянет себе под крыло самых отчаянных викингов с такой силой, будто им в спину дует суровый Виндсваль! Удача хёвдинга – как знамя норвегов Опустошитель Страны! Лучше не сказать!

Подняли викинга из воды, и из-за тёмного от воды плаща, багряной коркой облепившего тело Асмунда, сразу окрестили Раудфельд – Рыжая Шкура. Это сказал Эйнунд Славослов, про которого говорили: отведавший мёда поэзии. Что ж, в этом было немало правды.
Асмунд посмотрел тогда своим пустым взглядом в смеющиеся глаза скальда, и в них потухли искорки веселья. Асмунд так умеет, уж можете мне поверить! А потом венд взял свои серебристые космы и стянул руками на затылке, выжимая воду: на левой щеке открылся рубец уродливого рваного шрама, от нижней челюсти до уха, точнее до места, где раньше было ухо.
Старый кормщик тогда ничего не сказал, но Эйнунд Скальд, который мне всё это поведал, добавил, что через пару дней Магнус тихо сказал Тордис:
- А венда-то топором сильно зацепило.
Дочь Хродвальда вроде бы даже удивилась такому замечанию.
- Я думала, что мечом, топор бы раскроил полголовы.
- А ты посмотри на рваные края раны. И возле уха тоже – как будто его оторвало! Меч располосовал бы вчистую.
Асмунд ещё славился тем, что чувствовал на себе чужие взгляды. Вот и тогда, рассказывал Славослов, венд повернулся и посмотрел в упор на Тордис. И чему-то усмехнулся. А у дочери ярла лицо стало под цвет спелой малины, до кончиков ушей. И Эйнунд, и все, кто это видели, подумали о своём.
Асмунда через пару дней стали называть Кинрифа – Рваная Щека. Но прозвище не прижилось, так бывает.

А ещё был у Асмунда обычай такой: ел он отдельно от остальных. Все поначалу посмеивались, а потом привыкли. Венд обычно брал плошку с варевом, положенный кусок рыбы и ломоть ячменной лепешки и уходил к себе на скамью. И всё полученное делил на две части: одну съедал сам, другую ставил рядом, потом смахивал в пенящуюся за бортом воду. Делил пищу поясным ножом, его черный меч покоился в сундуке под мачтой, по обычаю предков, завещавших оружие во время викинга хранить в одном месте и без надобности не доставать.
Ах, да! Про его меч не рассказал. Славный удлинённый клинок чёрного цвета. Я таких не видел ни в Скирингсалле, ни в Хедебю, ни в Бирке. Такой меч можно было либо выковать самому, либо найти в кургане давно умершего конунга. А можно было ещё попытаться отнять у такого, как Асмунд. Но это – только врагу посоветовать! Про то уже сказывали, как его звали – Свартитурс – Чёрный Великан. Грозное имя! Не хуже Рождающего Вдов или Пламени Битвы!
Я потом подумал, что даже если бы я смог отнять себе такой меч, то не смог бы с ним потом управиться – сильно уж тяжел был. Асмунда, похоже, вес меча не сильно заботил, я помню, тогда ещё подумал, какая же сила дремлет в этом бывалом викинге!
Но ещё было в этом мече что-то донельзя тёмное, запретное. То, что вылезает из болот и горных расщелин в безлунные ночи. Живое, но холодное, как мёртвый весенний лёд. Недаром на протяжении всей длины клинка вились затейливыми узорами руны Турс – знаки великанов.

Было в моей жизни семь дней и семь ночей в шкуре трэля – раба. И звёзды с тёмного купола, казалось, светили по-иному, и еда была другая на вкус. Но потом всё изменилось…
Самые зоркие глаза были у Снёрта. Его еще звали Мшистое Горло – смешное прозвище! Это из-за лишая у него на шее. Но вот зоркостью с ним мог потягаться только разве что старый Окунь.
Снёрт первым увидел парус и сказал об этом. Помню, викинги вглядывались до рези в беспокойное морское полотно, но ничего не видели. И кто-то, вроде Хьёрт Ют, пошутил тогда, что лишай Снёрта переполз с шеи на глаза. Все так и покатились по палубе! А Магнус кормщик вдруг скомандовал:
- К повороту!
И всем стало ясно, что Мшистое Горло и вправду высмотрел корабль. Да ещё какой! Нарисовался вдалеке полосатый парус, точь-в-точь, как тот, что натянулся над моей головой. А потом очередной гребень зелёной волны разрезал форштевень. А на нём - дракон!
Тордис долго смотрела за борт, а потом пошла к корме корабля, где положив руки на руль, нахохлившись, сидел Окунь.
- Что думаешь, Магни?
Кормщик оторвал взгляд от далёкого паруса:
- Сдается мне, я не сильно ошибусь, если скажу, что этот корабль сошёл в море с датской земли,- и холодом повеяло от этих слов да ещё надеждой. Как знать, может сумеем разойтись миром, белыми щитами, высоко поднятыми над мачтой в знак добрых намерений. Не много удачи будет викингам, топящим суда таких же мореходов, - сильно велика цена за ту небольшую добычу, что лежит под палубой у таких зубастых соплеменников.
А на далёком драккаре тоже сыскался кто-то такой же глазастый. Дружно вспенили воду вёсла, и носовой дракон оскалил зубы на наш парус.
И теперь каждый мог видеть, как рывками полз на верхушку мачты выкрашенный в красный цвет щит.
Брови Тордис изломались на переносице:
- Разбирайте оружье, хотят сечи – получат!

Кари Болото выполнял едва ли не самую почётную работу в тот день: ему доверили стеречь сундук с оружием – немалое доверие и немалая честь! Это вам не чистить необъятный корабельный котёл и не черпать воду из-под палубы. Уж я-то в этом толк знаю!
Кари важно встал и раскрыл сундук. И поплыла по рукам сизой рекой хищная сталь. А Чёрного Великана Кари сам принёс и протянул Асмунду. Венд едва взглянул на него, взял меч и попробовал ногтём заточку лезвия. При этом что-то прошептал и криво усмехнулся своим думам…

…Полосатый парус приближался. А ещё воду за бортом датского драккара хором пенили стройные вёсла – корабль шёл вполветра. И красный щит был хорошо виден. Слишком хорошо.
На нашем корабле царило спокойствие. Нам не было толку сидеть на вёслах, потому как сзади плёлся взятый в плен корабль.
Все давно надели кожаные брони и шлемы и теперь стояли в проходах между скамьями. Щиты тоже висели не на бортах - на сгибах рук.
Один я стоял без дела, потому что числился трэлем. А потом меня посадили под палубу и сказали не высовываться. Куда там! Я ведь впервые увидел свет в земле Свеев, а там рождались викинги не хуже данов и норвегов, это вам любой скажет! А то, что я был черноволос – ну и что! Будь я славным ёвуром или хёвдингом, Тордис бы даже не посмотрела на цвет моих волос! Тем более, если бы за моей спиной стояло пару десятков грозных хирдманов с руками на мечах!
Потому я высунул из-под палубы голову и смотрел.
Асмунд спросил только, с кем будем биться. Узнав, что с данами, кивнул, как о деле давно решённом.

Что может быть прекраснее сечи на море?! Особенно в шторм, или, как в тот день: под пасмурным небом, на неспокойных предштормовых волнах. Когда кормщик седлает пенистый гребень, – и уже низвергается с двойной скоростью корабль-дракон, летя ястребом на добычу! Но и вместо добычи бывает такая же хищная птица, с полосатым крылом и острым клювом!
И тут уж либо будут кружить по неспокойному простору день-два, либо сразу столкнутся грудь в грудь, как два орла. Вот тогда-то и увидишь, над кем кричат вороны Одина! И очищая длинный вражеский струг от таких же отчаянных викингов, в угаре страшной рубки вдруг увидишь прекрасных дев в забрызганных кровью кольчугах, уносящих павших в Обитель Героев – Сверкающую Валгаллу!
Драккар приближался. И хоть это был не первый мой бой на море, внутри всё сжалось в ожидании столкновения и начала битвы. А потом пропел-проревел клич-вызов низким голосом рог, и с нашей палубы в ответ протрубили так же хрипло и протяжно.
Корабль летел, как на крыльях, и мы видели ощеренные в радостных оскалах бородатые лица. С кормы вражеского судна метнулись под визг тетивы быстрые стрелы, но ветер остановил их на полпути к нам и швырнул в бурлящую пучину – он по-прежнему дул нам в спину. И видя первую неудачу недругов, дружину Тордис начал захлёстывать дикий и необоримый боевой азарт: по палубе ощутимыми толчками ходила боевая удаль, и перехлёстывали через край бесстрашие и неуёмная отвага и ещё готовность убивать.
И Эйнунд Славослов тогда встал во весь рост и сказал:

На пир клинков призови друзей,
И песню стрелам пропой.
И тот, кто пред хмелем битвы сильней -
тот и вернётся домой!

Воины подхватили древнюю песнь и вот уже весь струг, казалось, содрогнулся до основания и заходил ходуном, а через смоленые борта ветер понёс полные ярости и злости слова. Песнь становилась всё громче и громче. И за спинами викингов вставали бесплотными душами павшие родичи – в руках оружье! И голос каждого, усиленный пением давно мёртвых хирдманов, захлёстывал могучей рекой, и что-то натужное и до боли знакомое, живущее у каждого в левой половине груди, трепетало и билось в рёбра, стремясь вырваться в порыве гордости за свой хирд, за свой драккар, за свою дроттнинг!

Героев вспомни минувших дней,
На битву их призови -
Всех, кто ушёл в пучину морей,
Стоя по пояс в крови.

А потом корабль недругов провалился на волне – хитрый Окунь, заслонив его корпусом нашего драккара, похитил ветер. Полосатое полотнище захлопало и обмякло, перекосившись на одну сторону. На том корабле закричали, но их полный негодования и злобы крик потонул в нашей песне.

И нет в этой битве пути нам назад,
Как нет пути за кормой.
И даже сам Один не сможет сказать,
Когда мы вернёмся домой.

И тут мы сшиблись, и наш драккар на полном ходу боднул ясеневым плечом струг неприятеля. Словно великан-йотун встряхнул корабли – все попадали на палубу. Но на их судне упало всё-таки больше!
Из-за переднего ряда щитоносцев метнулись на гибких канатах трёхглавые штурмовые крюки – крепко схватят калёными зубьями вражеского дракона, не выпустят из захвата, пока не падёт последний защитник чужого паруса!
Раз - и стянули! Заскрежетали боками корабли, замедляя ход. Пропело трущееся дерево обшивки. И над уменьшающейся полосой тёмной воды, под страшный клич «За Одина!» распластались в далёких прыжках закованные в бронь тела. Сверкнула сталь, и брызнула на мокрые доски первая кровь. И вскипел ураганом кровавый бой на чужой палубе, лютая рубка под пасмурными небесами.
Дроттнинг шла вперёд, за ней – разноцветная стена хирда! Но вот путь преградил чужой хёвдинг, и дочке ярла показалось, будто навстречу ей ступил громадный медведь. Косматый, заросший до глаз жёсткой рыжей бородой, с медвежьей лохматой шкурой поверх кольчуги, он глухо и яростно зарычал. И выбросил двумя руками вперёд тяжкую секиру. А сзади – хирд, не отступишь, не отпрыгнешь в сторону. Вскинула Тордис в отчаянном взмахе меч. Но секира хёвдинга проломила тонкую стальную полосу меча и пошла дальше в прикрытую кожаным шлемом голову дроттнинг. И быть бы дочери ярла разваленной до пояса родной датской сталью, да только гулко, разваливая тонкие доски, бухнул топор в разукрашенный щит. И откидывая дроттнинг за своё плечо, вперёд шагнул венд Асмунд. Он был раздет до пояса, и Тордис видела, как бугрились на спине могучие мышцы. А сдерживаемый двумя руками, перед ним плясал окровавленный клинок – Чёрный Великан.
Хёвдинг данов отпрыгнул назад.
- Мечислейв, твой бог о четырёх головах, как я погляжу, по-прежнему хранит тебя!
Асмунд сосредоточенно шёл вперёд.
- Ты, Горм, - предпоследний.
С высоты птичьего полёта эта схватка выглядела бы, как хольмганг – прогулка на островок, с которой обычно возвращался кто-то один. Иногда, когда поблизости не было острова, поединок устраивался на перекрёстке дорог. Не было перекрёстка – тогда утаптывали землю до каменной твёрдости, а место боя огораживали священным орешником. В тот раз не было ни орешника, ни утоптанной земли – только бородатые, закованные в брони великаны да скользкая от крови палуба под ногами.
- А кто последний, венд? Халльгрим? Кольбейн? Хродвальд?
Дружина Тордис превратилась в камень, каждый подумал о своём…
А венд ответил так же невозмутимо:
- Халльгрим и Кольбейн, надо думать, сидят в клетках, сплетённых из живых змей, в гостях у Хель, остались только ты и Хродвальд. Но я и это исправлю!
Дан достал боевой нож и прыгнул вперёд. Окованный железом обух секиры лязгнул о меч, а с левой стороны свистнул датский скрамасакс, полосуя плечо и грудь.
Горм оттянулся назад и, не давая венду опомниться, снова ринулся в бой. Снова бухнула о меч датская секира, и нож глубоко разрезал бедро, чуть повыше колена. Отпрыгнуть назад дан уже не успел. Он мог лишь наблюдать, как сверху летит матовая полоса окованного сталью железа. Словно маленькая лодка, попавшая в страшный шторм. Вот проваливается челн на очередном гребне, и встаёт над ним вал чёрной воды…
Хёвдинг рухнул без звука, и вновь понеслась кровавая круговерть от носа до кормы. А вскоре струг был очищен. Дружина Тордис потеряла дюжину храбрецов, остальные были изранены. Но хирд Горма в сорок воинов опустился на дно, где утопленников, говорят, собирает сетью морская великанша Ран.

- Что означает Мечислейв?
От вопроса голая спина венда вздрогнула. Он сидел на своей скамье и чистил Чёрного Великана.
- Правильно Мечислав – Славящий Меч,- воин не даже оглянулся.
- Ты говорил Хродвальд – последний? Мой ...?
- Да, твой отец ярл Хродвальд по прозвищу Законник – последний из четырёх хёвдингов, чьи дружины разорили мой город, - венд повернулся и посмотрел в глаза дроттнинг своим ледяным взглядом. Нет, всё-таки из-под этого серого пополам со смертью льда смотрела душа.
Мстят обычно лучшему представителю рода. Это славная месть и правильная, потому как весь род в ответе за поступки своего сына, и весь род подымает оружье за нанесённую сыновьям обиду, за их попранную честь. Но можно убить не самого лучшего в роду, а как здесь – самого любимого…
Тордис понимала, что она вряд ли уйдёт от венда живой или успеет вытащить нож. Чёрный великан призывно лоснился холёным лезвием – я быстро, ты не бойся…
- Ты убьёшь меня, Асмунд?
Мечислав покосился на неё через плечо и ничего не ответил. А бурую тряпицу на лезвии меча сменило точило.

Венд всё же оказался человеком, во всяком случае, кровь его была такая же красная. И когда корабли кинули якоря на ночь в небольшой бухте, его сморил сон. Может, раны постарались, или бой выпил его дна, только Асмунд заснул, даже не дождавшись, когда над палубой натянут навес.
Что он там видел в своих вендских снах, наверное, и сам не вспомнил бы. Только спал он уж очень беспокойно. Постоянно ворочался и что-то хрипел.
Охранял наш покой в ту ночь Соти Сигурдсон по прозвищу Одноглазый. Он тоже до полночи слушал хрипы венда, вот и пошёл, наконец, взглянуть, что там творилось.
Было тихо. Луна то пряталась за плотной облачной пеленой, то вновь светила чисто и ярко, высунувшись бледным лицом из клубящейся небесной тьмы.
Прошло совсем немного времени, и Соти вернулся. И его лицо было похоже на те застывшие маски, которые Хель накладывает на мертвецов. А ещё он трясся, словно лист на осеннем ветру.
Я вылез из-под скамьи и, согнувшись, тихо, чтобы не перебудить весь драккар, подошёл к нему. Одноглазый сидел на борту, и по его лицу скатывались капли пота.
- Соти, что с вендом?
Он вздрогнул, взгляд его метнулся в то место, где спал Асмунд.
- Тебе-то что за дело, свей?- его голос дрожал.
Я промолчал, мне нечего было сказать.
- Не ходи туда, свей, если не торопишься в Хель. Там – зло.
Береговые волны лениво качали судно. На корабле было тихо. Соти вытер лицо и продолжил:
- Венд спал, наполовину высунувшись из-под скамьи. И его чёрный меч был у него в руке, рядом валялось точило. А на его скамье сидела какая-то фигура, цветом чернее этого неба,- он тыкнул пальцем над головой, покосился на тонущий в темноте нос судна и продолжил. - Такого роста я ещё никогда не видел. Он, сидя, был выше меня на две головы. Я несильно ошибусь, если скажу: локтей семь – восемь. И ещё Он давил ногами спящего Асмунда, потому-то венд и хрипел. А потом Он повернул голову и посмотрел на меня, - Соти вздрогнул и замолчал. Я постоял ещё немного, но Одноглазый молчал. А когда повернулся и пошёл к себе, тихо повторил мне вслед:
- Не ходи туда, свей, там – Зло.
Я забрался в скроенный из шкур мешок, наверное, самый худший на корабле, и свернулся под скамьёй. Кромешная тьма нависала и давила беззвёздным небом. Помню, странные мысли бродили тогда в голове. А что, если бы туда пошёл кто другой, не Соти. Что бы увидел он?
Недаром у всевидящего Одина один глаз живой, чтобы видеть срединный мир - Мидгард, второй – мёртвый, чтобы видеть всё тёмное и сокрытое от ока живых.
Соти Сигурдсон, конечно, не мудрейший из Асов, но глаз у него тоже один. Второй, говорили, стёк по лезвию ножа.

Заспанное солнце выкатилось, наконец, в пасмурные небеса. Мелкой моросью задышало утро. Море цвета железа размеренно стучалось в берега.
Асмунд из своего мешка вылез последним, и всем сразу стало ясно, что ему нездоровится. То ли датский нож вчера располосовал его глубже, чем показалось, то ли заболел, то ли просто не выспался…
Выглядел он уж совсем не очень, словно конь, которого гнали всю ночь. Встретивший рассвет с клочьями пены в разорванных губах, с непомерной усталостью в налитых кровью глазах.
А к середине дня он с трудом ворочал весло. Но когда его пришёл подменить Левша, Асмунд глянул на него так, что викинг понял, оторвать венда от весла смогут только костлявые руки Хель.
Так и греб целый день. Но из-под палубы я слышал, как скрипели его зубы. И это сквозь плеск воды, хлопанье паруса и стоны снастей!
А потом он повернулся ко мне и поманил кивком. Я вылез на палубу и пошёл к нему, не опасаясь, что вот – вот хлестнёт по ушам гневный вопль: «Трэль, знай своё место!» Только бы венд сказал грести вместо него, и тогда – снова вольная жизнь! Весла - они для свободных!
Но Асмунд продолжал в такт ходу корабля ворочать сосновым веслом, обо мне как будто бы позабыл.
И тут я только заметил, что его меч лежит возле борта, в луже солёной морской воды, набежавшей с весла. Я этому немного удивился, с чего бы это воину полоскать в смертельной для железа воде добрый клинок, что и накормит, и напоит, и отомстить поможет?
- Добрый у тебя меч, - осторожно заметил я.
Венд долго молчал, и я уже, помнится, подумал, что он пропустил это мимо ушей или не хочет отвечать.
- Ты ведь тоже ненавидишь данов?- и вопрос, и этот ястребиный взгляд светлых глаз застали меня врасплох.
Перед внутренним оком пролетел хоровод изрубленных лиц, с которыми вместе рос, ходил на корабле… Я кивнул.
Венд снова замолчал, потом нагнулся, одной рукой вытащил чёрный меч из воды и положил к себе на колени. А потом начал говорить, и это была, наверное, его самая длинная речь:
- Девять зим тому назад море вынесло шесть драккаров. Это были корабли данов, и их привели в мои земли четыре хёвдинга. В то время я был конунгом, и у меня была семья. А потом был проигранный бой, гора мертвецов да выжженная земля.
Я очнулся лишь на третий день – мне сильно рубанули по голове….
Венд опять надолго замолчал, воспоминания давались с трудом. Лишь рука всё гладила и гладила узорчатый черен меча.
- А потом заполз в место, что издревле считалось злым у моего племени – Пещеры Маруха. Говорили, что лет двести назад мои предки загнали сюда соседнее племя во главе с их вождём Марухом. Могучий был хёвдинг. Мои предки ждали несколько лун, но они не сдались и не вылезли из пещер. Одни говорили, они все умерли от голода, другие – что их пожрали горные великаны и тролли. Только по своей воле туда никто с тех пор не совался…
Вот я и приполз умирать в заклятые пещеры. Костей там и вправду много было. Я чуть живой был в тот день, потому сразу повалился и уснул прямо на пыльном полу.
Странный увидел я сон: будто стою в тронной зале, что не хуже, чем в знаменитом Миклагарде. Стою перед незнакомым конунгом, а тот смотрит на меня и спрашивает:
- Что, венд, за помощью пришёл?
Я киваю.
- Знаю, не перед чем не остановишься, чтобы отомстить. Любую цену заплатишь. Помогу тебе. Вот тебе величайший воин из тех, что когда-то сгубили здесь моё племя,- и протягивает мне его – рука Асмунда погладила Чёрного Великана. – Но помни, венд, по следам твоей мести идёт твоя погибель. И рано или поздно тому, кто живёт в этом мече, надоест кровь данов. И умрёшь ты, не как воин – в бою, а во сне. Твоя месть сама задушит тебя, венд…,- на том сон и кончился.
А потом я проснулся и увидел, что лежу в просторной пещере, заваленной костями. Передо мной стояла резаная из камня скамья. На ней – мертвец в богатой, но ржавой броне. А в руках его – вот этот меч,- Асмунд оторвал руку от весла и провёл пальцем по долу лезвия.- Я хотел назвать его Погибель Данов или Дар Маруха, но он потом сам нашептал мне то имя, что ему больше по нраву – Чёрный Великан. Вот так-то.

Проклятый венд так и не дал подержать мне весло, только кормил своими сагами до вечера. А вечером я услышал его кашель – ага и вправду, стало быть, заболел. А потом случилось неслыханное.
Тордис Пряжка подошла ко мне и, краснея и отводя глаза, подала мне чашу с красным варевом. Я наклонил голову понюхать отвар, и меня сразу же окатило добрым духом сушёной малины и ещё каких-то трав.
- Отнеси Асмунду.
- Будет лучше, если ты сделаешь это сама,- заметил я.
- Выбирай слова, трэль, если не торопишься подохнуть,- вконец раскрасневшаяся Тордис повернулась и пошла прочь. Вот и пойми теперь, что делать!
А когда венд прихлёбывал душистый отвар из малины, мне показалось, он тихонько прошептал:
- Не все даны так уж плохи, как бы тебе хотелось,- и посмотрел на свой меч.

Намечавшийся вчера шторм прошёл стороной. Потому волны не выпрыгивали из моря на палубу, а тихо плескались за бортом.
Вдруг невдалеке проступил абрис ладьи. Она была чуть ниже драккара, но вот шла куда как быстрее. Киль с шипением резал воду, а на штевне скалилась неведомая тварь, похожая на взбесившегося коня.
Вендская ладья подходила почти неслышно, точно матёрый хищник на мягких лапах. Вот она поравнялась с драккаром Тордис и неспешно поплыла борт в борт. А на палубе вендского судна безмолвно стояли воины – всё в бронях.
Называвший себя Асмундом встал и накинул на плечи свой багряный плащ.
- Здрав будь, княже!- бородатый воин выше Асмунда стоял на носу «венда».
- И тебе не хворать, Волибор!- воин справился, наконец, с фибулой и посмотрел на Тордис дочь Хродвальда.- С твоим отцом мы ещё встретимся!
Сделал два шага назад и, прыгнул с разгона на борт лодьи. Багряный плащ кровавым крылом метнулся вслед.
На палубе «венда» его крепко обнял Волибор, чуть отстранил от себя, рассмотрел:
- Никак исхудал, княже?
- Ты бы отдавал половину пищи Святовиту, посмотрел бы на тебя, воевода!
- У каждого своя плата…

Я выскочил из-под палубы и бросился в воду. В пять быстрых гребков доплыл до ладьи. Сверху протянули весло. Словно ловкий камышовый кот, вскарабкался по гладкой сосне. Встал перед князем и воеводой.
- А ты кто будешь?- нахмурил брови Волибор.
- В плен меня взяли, форинг, только удержать не смогли. Хватит с меня и семи дней в шкуре трэля. А тебе, конунг Мечислейв, следовало бы всё-таки убить дочь Хродвальда, пока была такая возможность, - и кто меня за язык потянул.
В глазах князя забурлила ярость.
- Семь дней был ты шкуре раба, только вот на пользу это тебе не пошло. Побудешь и восьмой. Только не на моей ладье!
Княжеская рука указала на драккар викингов.
Вот так! Словно звонкая пощёчина. Будто верный пёс, потянувшийся к хозяину за подачкой, а получивший удар по носу.
Что ж, может, так оно и лучше. Я вскарабкался на борт, оглянулся на князя, пробежал взглядом по выглядывавшему из-за багряного плеча мечу и прыгнул вниз. Широкими гребками поплыл к драккару данов.

…Тордис долго смотрела в море, туда, где среди седых волн таял багряный плащ. Вдруг она вздрогнула и прикрыла рот рукой. Я посмотрел на вендскую ладью. На корме стоял Асмунд с воеводой, это видели все. А за ними – Он! Точно чернильная туча: тёмная, неотвратимая, страшная. И вендский конунг был Ему по грудь! И вряд ли это увидел кто-то кроме меня и дочери ярла. Ну, ещё, наверное, Соти Одноглазого.
Тордис повернулась и пробежала глазами по палубе. Викинги удивлённо смотрели на дроттнинг, кое-кто начал посмеиваться. Её взгляд встретился с моим, в нём был безмолвный вопрос: «Ты тоже видишь?» Я кивнул.
Окунь с досады встряхнул плечами, взял Тордис за руку и развернул к себе:
- Негоже дочери викинга пялится на всякого венда, тем более, если сам Хродвальд ярл у него в кровниках числится!
Тордис скинула руку, развернулась и уставилась в море.
- Куда плывём, дроттнинг?- голос Окуня вывел из оцепенения.
- Поворачивай домой, Магни.

Крики чаек да морской ветер, дышащий солёной влагой в продубленные лица. Скрип канатов и хлопанье паруса над головой.
Весело бежит по волнам морской конь – быстрый драккар. Плывёт над водой зубастая драконья морда, скалит в вечной ярости деревянные клыки.
Вроде всё, как обычно, но Тордис не весела. И это заметно не мне одному. И печаль появляется во взгляде дочери ярла, когда она смотрит на переднюю правую скамью. Там сейчас гребут двое молодых воинов, гребут изо всех сил, но, похоже, еле справляются.
А ещё бежит по небу колесница солнца. Скоро загонят небесных коней в ночные стойла, и на небе засияют звёзды. Тогда Магнус кормщик повернёт корабль к берегу, и усталые гребцы рванут вёсла из последних сил. И завершится очередной морской переход. А сколько их ещё до дома…

Всеслав Волк

И когда кольчуга
С плеч слетела ярла,
Был средь войска смелый
Отличен обличьем.

Волки рвали трупы,
Громко сталь бряцала,
Полководец бился,
А полки бежали.
<Круг Земной: Сага об Олаве сыне Трюггви>

Ярл спал на широком деревянном ложе. По углам кровати были воткнуты стрелы – для охраны снов от злых духов. Младшая жена – меньшица тихонько посапывала у него на груди, на губах её застыла счастливая улыбка, и снилось ей, видимо, что-то приятное. А вот ярл спал беспокойно: полночи ворочался, а потом, не желая будить обнявшую его женщину, лежал, уставившись глазами в высокий потолок.
Сон всё-таки сморил его, но спокойствия не принёс. Предчувствие грядущего прорезало складки на высоком лбу, сдвинуло полоски бровей. Почудилась согнувшаяся фигура в синем полумраке комнаты. Приближается скрывающийся в темноте: блестят обнажённые клинки, полыхают жёлтым огнём глаза. Хочет встать ярл и потянуться к висящей на стене секире, единственному другу в этом переменчивом мире, но предаёт его тело, налившись бессильной слабостью. А убийца всё ближе и ближе. И, словно рок, неумолима его мягкая поступь – будто и не идёт вовсе, а плывёт по пушистому ковру. Заносит над горлом нож – всё, ярл, конец….
За стеной спала мать ярла Торбьёрг Рагнарсдоттир. Её супружеское ложе пустовало вот уже восемь зим, с тех пор, когда отец ярла, Гейрольв Тордсон не вернулся из своего последнего викинга. Много снега с тех пор выпало, столько, что Хильдир ярл успел вырасти и крепкой рукой расправиться со всеми, кто когда-либо перешёл ему дорогу. И, несмотря на бесконечные походы, сумел удержать большое хозяйство отца, внушив железным кулаком должное уважение соседям. Так что для викингов, живших по соседству с фиордом Ракни, названного по имени славного деда ярла, двор Хильдира Гейрольвсона перестал быть лакомым куском в отсутствие хозяина. Ещё б! Ярл был вхож к самому конунгу Олаву Трюггвасону, и не много проку было навлечь на себя его гнев!
О своих походах Хильдир никогда не рассказывал, но людская молва через уста заезжих скальдов по всему Северному Пути разносила саги и песни. И люди говорили, не так уж много неправды было в тех сказаниях. Так что, бонды, принимавшие ярла в своих дворах, ставили на столы самые лучшие яства и напитки, а те, кому он не нравился, предпочитали держать свою ненависть при себе. Недаром говорят мудрые люди: у конунга много ушей…

В песнях Хильдира ярла называли ещё и Кровавым, и, надо сказать, тем прозвищем никто особо не гордится. Так как жива в людских сердцах память о том, как семьдесят зим тому назад Эйрик Блодокс – Кровавая Секира вероломно убил родичей. Хильдир Гейрольвсон родичей не убивал, но прозвища, как известно, не рождаются на пустом месте.
Как-то раз, зимы четыре назад, в фиорд Ракни заплыл купеческий кнарр. И, едва завидев округлые бока корабля, женщины и девушки стали собираться – будет торг! То был Транд Пузатый – купец, который, как только океан взламывал лёд в фиордах, тотчас объезжал половину Северного Пути. В тот раз он привёз не только меха из Финнмёрка, стеклянные бусины, что всю зиму плавили гардские рабы, тонкой выделки шкуры и драгоценные полотна из глубины страны франков. Еще на борту его Моржа приплыл человек, про которого говорили - испивший мёда поэзии.
Гудмунд Скальд был мёдом Одина и вправду не обделён, и людям казалось, его висы стоит запомнить. Так вот, даже перепив браги, старый Гудмунд подолгу не рылся в голове, выискивая нужные кеннинги. А ещё Скальд не особо стеснялся в выражениях. И на пиру, что всегда устраивают после удачного торга, Гудмунд, проиграв битву с хмелем, сказал песню о Хильдире Кровавом.
В разгорячённых пивом и вином головах меткие висы рождали чёткие образы: вот дружина Хильдира Гейрольвсона опрокидывает сильного врага, вот викинги грабят захваченные поселения, вот выстраивают пленных для честного дележа. А потом один из воинов находит цепочку волчьего следа, и начинается безумие: всех под меч – мужчин, стариков, детей, женщин тоже, но сначала не под меч - под себя.
Одним отрубал руки-ноги, сдирал кожу, другим, кто больше всех сопротивлялся, раздаривал Хильдир кровавых орлов: проламывал грудные клетки и, распрямив рёбра, вытаскивал на спину дымящиеся на морозе лёгкие. Третьих – в петлю и на сук. И если не издыхал повешенный в кольце моржовых ремней - получал копьё в сердце – тебе, Отец Побед! Кричащим пленницам просто резали глотки и потом смеялись – будет тебе, красавица, второй рот, тогда и заорёшь в два горла! А малолетних – в мешок и в воду, как нежданный собачий приплод.
Шумела дружина, славила вождя, а ярл всё наливался ягодной брагой. Потом встал и пошёл на негнущихся ногах спать. А с порога кинул Гудмунду золотое кольцо – за песню, Скальд!

Заезжего скальда нашли поутру на берегу под гранитным утёсом. И чего он туда полез в таком состоянии? Но иные болтали…. Хотя, хватит! Ярл, конечно, не конунг, но ушей у него тоже хватает.
Так или иначе, Хильдира ярла окружала завеса, сотканная из славы, тайны и чего-то ещё… И у всех домашних просто языки чесались порассказать друг другу домыслы про сына Гейрольва.

Хильдир в одиночестве бродил по каменистому берегу. Осень накинула на берега фиорда красивое разноцветное покрывало, всё сплошь из красных и жёлтых лоскутов. Оттого деревья стояли, словно девицы пред свадебным пиром: принаряжённые, с румянцем радости и смущения на пылающих щёках.
Викинг в последнее время полюбил прогулки в одиночестве, оставив во дворе шумную дружину и родственников. Только тут, под светло-серым небом, он чувствовал себя в безопасности, потому как плёс просматривался на два полёта стрелы. Хотя, болтают, в безопасности воин, отправивший в Валгаллу немало храбрецов, себя чувствовать нигде не может. Потому как у каждого есть родичи, а где их нет – есть хирд, в котором родню заменили побратимы, не раз и не два стоявшие спина к спине средь ярой сечи.
Так что, стоит надеяться лишь на то, что тот, кто придёт по его душу, сперва протрубит в рог. Или приложит мечом по щиту – тоже не худший знак. Хотя…
Хильдир Гейрольвсон, как там говорят залётные умники-скальды, тоже не впервые взял в руки весло. Потому и прошёл через мелкое сито тридцати зим, сохранив себя. Суровые походы, конечно, выжгли и вырубили у него в душе то, что считалось уделом трусов: жалость, сострадание, доброту – не без этого. Но взамен дух викинга оброс каменной бронёй, зубы стали с палец длиной, и в глазах затлел хищный огонь. А ещё понял ярл, что в жизни не всегда всё происходит, как в сагах. Потому, даже отправляясь на недалёкие прогулки, всегда брал с собой тяжёлую секиру, за спину вешал цветастый щит.
Кто не знает, врагов у истинного викинга всегда хватает. А если славный викинг – то и кровные найдутся. Такие, что костьми лягут, либо вместе с тобой в обнимку к Хлидскъялву поднимутся, но своего добьются. И выбирая оружье, не будут долго раздумывать.
Потому и не надеялся ярл больше ни на хриплый рёв боевого рога, ни на красный щит над парусом, ни на лязг плетёной стали о разноцветную спину щита.
Враг – он всегда враг. Да, конечно, есть такие, с коими и на остров прогуляться – великая честь! Но чаще встречаются те, которых стоит давить, как крысёнышей, не то долго потом догонять придёться. А не догонишь сразу – и станет со временем не в радость вкусный обед, ласковая жена, добрая добыча – всюду будешь чувствовать неистребимый запах крыс, куда бы норны не закинули дорогу твоей жизни. Викинг во всех походах непреклонно следовал выбранному пути – и потому до сих пор был жив, слыл удачливым. И назад не оглядывался – ни к чему!

В чашу фиорда Ракни боги сгоняли послушные облака. Сказывают, самые первые облака слепили из мозгов поверженного великана, а этому племени – веры никогда не будет, кто ж не знает. Потому, едва только взглянув на пушистые стада на фоне гор, Хильдир повернул к дому. Скорее всего, будет дождь или мелкий снег, не такой, как в ту зиму, когда Олав сын Трюггви спускал на воду свой корабль….
Зима в тот год только вступала в свои права, отбеливая стекло, сковавшее фьорды, укрывая мягким пухом стылую землю. И хоть снег шёл ещё с середины осени, такого снегопада до сих пор не было. А тут… Как приврал скальд Олава, каждая снежинка была весом в эйрир!
А сам Олав был к тому времени уже выбран на всенародном тинге конунгом Норэгр. Так-то вот.
С начала осени его люди начали строить корабль. И к началу зимы работа была закончена. Пришедшие посмотреть только диву давались и хлопали себя по коленям – такое чудесное и необычное вышло судно!
Потом ещё строили много кораблей по образу этого. И у всех их были высокие борта и узкий корпус. Потому и были они стремительны, словно ткацкий челнок в руках женщины. Их называли снекки. Снек – змея!
На корабле Олава Трюггвасона было тридцать скамей для гребцов. А вместо драконьей морды на штевне был острый деревянный шип в два локтя длиной. Конунг погладил нос корабля и назвал его Журавлём. Доброе имя!
Его спустили на реку Нид, недалеко от Трандхейма. И плавали на нём до первых морозов, сделавших воду твёрдой.
Хильдира ярла тогда не было рядом с конунгом, но он шёл к нему навстречу. Шёл, надо сказать, издалека, через всю страну: из Хадаланда через Хейдмёрк, затем – через Упплёнд и Гудбрандсдалир, через Эйстриддалир и Страндхейм, Гаулардаль и Селабу. Нелёгкий был путь у Хильдира Гейрольвсона, и принимали его всюду по-разному – всё зависело от того, как относились ярлы и херсиры фюльков, через земли которых проходил ярл, к конунгу Олаву.
Всякое бывало в том походе через глубину Норэгр, и не всё из того, что было – забыто. Но кое о чём определённо стоит рассказать. Особенно про то, что случилось в Ульвдалире, что в Гаулардале….

…Дружина шла, словно волчья стая,- след в след, так как снегу было больше локтя, и не много проку было бы, если бы каждый прокладывал себе путь через сугробы. Потому путь прокладывал викинг, идущий впереди. После того, как проходили половину рёста, его менял следующий, а путевой возвращался в конец цепочки. И это было мудро.
Клепаные шлемы с наглазниками мороз изукрасил паутинами узоров, а бороды и усы облепил мягким инеем, так что лица воинов, казалось, заросли мхом, таким, как в Исландии.
Луна ярко светила с небесного купола, проглядывали созвездия: Фриггярок - Прялка Фригг, Локабренна – Огонь Локи, Палец ноги Аурвандиля, Повозка Одина, глаза великана Тьяцци, что, сказывают, Отец Богов закинул на небосвод по просьбе дочери йотуна.
Дыхание вырывалось облачками пара, глухо хрустел снег под ногами хирда. Вдалеке, на пройденном пути сверкали жёлтыми огоньками глаза. Око луны вскарабкалось повыше, и вскоре стало видно, кому они принадлежали.
За викингами бежала небольшая стая тех, кого ярл Хильдир будет бояться до самой смерти. Волки не торопились следовать за людьми – неспешно трусили по следу, сгустками серебра переливаясь под мертвенным светом ночного солнца. Чуяли своим волчьим нюхом – в морозном воздухе витал запах ещё не пролитой крови. Урчало в их прилипших к спинам желудках: ждать осталось недолго, и вскоре наполнятся свежей мертвечиной впалые животы, а торчащие ребра грудины вновь спрячутся в густой, лоснящейся шерсти. Потому и летели над снегом серые призраки, сверля огоньками глаз щиты, закинутые за спины викингов.
А если бы волки не появились – то хирдманы назвали бы удивительным: недаром долина была названа Волчьей – Ульвдалир.
Где-то тут невдалеке должен был быть двор Сигвата Волка, и ярл надеялся переночевать у него.
Побелевшие от мороза ноздри уловили запах дыма. Наверное, неподалёку горит очаг, и, хочется думать, над ним истекает жиром подрумянившаяся туша оленя! Это было бы не худшим концом вечера.
Эйрик Топор и Торкель Косматый, прибившиеся к его дружине в Рогаланде, уже давно, наверное, сидят в тепле да прикладываются к рогам с медовухой. Их послали предупредить Сигвата о прибытии Хильдира ярла, когда солнце прошло ещё только середину небесного пути.

За снежной дюной открылась насыпь, посреди которой стоял обнесённый добротным частоколом двор. Да, это не двор викинга, что, словно гнездо морской чайки, возводится только на берегу фьорда! Тут, в глуши страны следует отгораживаться от незваных гостей толстенными, в пол-охвата бревнами, да ещё поливать их водой на морозе, делая частокол и вовсе неприступным.
Над отесанными зубцами брёвен показались головы стражников. Ага, и у хозяев есть глаза!
Хирд подошёл к стенам на половину полета стрелы. Над бревенчатым забралом средь отливающих жёлтым блеском шлемов показалась широкополая войлочная шапка – стало быть, сам Сигват хозяин вышел повстречать гостей.
- Кто стоит под моими стенами? – голос говорящего разнёсся над долиной. Наверняка, не в первый раз задаёт его путникам хозяин, рассматривая гостей и раздумывая, как их лучше приветить: то ли ковш медовухи поднести, то ли звонким мечом угостить…
- Люди зовут меня Хильдир Гейрольфсон, и со мной – мои люди. Торольв херсир сказал, у тебя тут на три десятка рёстов единственный двор. Так что было бы не плохо, если бы ты назвал нас гостями и усадил за столы. Если только мои послы не пожрали всё мясо в твоём доме. А они на это способны, клянусь Мьольнниром! – ярл искоса посматривал на стены. А если хозяин откажет, то его хирд тут костьми ляжет, но разберёт этот двор по брёвнышку.
Через пару мгновений послышалось шуршание промороженного засова. Деревянный брус толщиной в ногу взрослого мужчины, наконец, сняли с заиндевелых скоб. Створки ворот, с треском ломая лёд на бронзовых завесах, словно нехотя, медленно раскрылись. За ними стояли люди, и их руки лежали на рукоятях мечей. Впереди стоял высокий и крепкий старик в низко надвинутой войлочной шляпе, который кутался в просторный меховой плащ.
Сигват Волк внимательно посмотрел на Хильдира ярла и его людей и неожиданно улыбнулся, блеснув крепкими зубами. Напряжение позади и впереди ощутимо спало. Викинги торопились зайти во двор. Ярл, слушая болтовню Квига Олавсона, оглянулся назад, на заснеженную долину, что медленно уменьшалась в проёме закрывавшихся ворот. Серая стая, поблёскивая жёлтыми точками глаз, уселась на расстоянии ста шагов от частокола и, казалось, чего-то ждала.
Викинг не один наблюдал за волками. Сигват Волк смотрел на серые тени, неслышно танцующие в морозной ночи, и улыбался собственным думам. Лишь желтоватый блин полной луны отражался в его глазах, которые, несмотря на широкую улыбку, смотрели зло и холодно…

Что ж, хозяин оказался щедрым! Видно, не так уж и часты в его доме гости!
Пир был в разгаре. Хирдманы Хильдира уже съёли и выпили изрядно, но всё равно не сдавались. Ха! Плох тот викинг, что сокрушая славных врагов, проигрывает битвы за столом!
Тёплый дружинный дом со многими очагами в утоптанном земляном полу вместил всех. Полыхал огонь в каменных углублениях, вился в дымогоны сизый дым. По стенам висело оружие: топоры и мечи, копья и дротики, красиво раскрашенные щиты. Добрый дом!
Хозяева пили мало, больше ели. Старый Сигват, сидя на хозяйском месте, рассказывал ярлу про своих сыновей:
- Старший, Вигфус, сейчас в Халогаланде у родича гостит, как и всякую зиму. Средний, Эйнар, уже отличился в викингах в землю эстов позапрошлым летом, вон он сидит - воин с заплетённой в пшеничные косицы бородой посмотрел на ярла глазами, в которых пенилось немало выпитого пива, и кивнул.
- Ну, а это младший – Грим, и, если говорят: младший – не худший, это про него, - закутанная в волчьи шкуры рука указала на сидевшего на левой скамье крепкого парня с пепельными волосами. Грим был молод, но мечен белыми полосками шрамов, и Хильдир готов был поспорить, немного хольдов у него в хирде поравнялись бы с сыном Сигвата. Юный викинг встал из почтения к гостю. На ременной перевязи вдоль пояса спал в ножнах скрамасакс, его брат костяной рукоятью выглядывал из-за спины.
Как мимоходом отметил себе Хильдир, мало кто из его знакомых носил по два ножа.

Пир удался на славу: половину гостей придерживали за пояса, пока вели спать. Хозяева, знай себе посмеивались, – конунг наверняка тоже узнает про двор Сигвата Волка, в котором гости во время пира так и не видели дна своих кубков.
Хильдир ярл встал из-за стола, только когда его последнего хирдмана увели показать спальную скамью - и палубу родного драккара, и залитый брагой стол хёвдинг покидает последним.
Обнялся с хозяином, пошел спать. В дружинном доме, вместившем под ставшими тесными сводами путников, раздавался дружный храп.
Грим Сигватсон тоже укладывался одним из последних. Не оборачиваясь, он проговорил:
- Отец часто попрекает меня тем, что я не ношу меч и топор - его правда. Но, как ты уже, наверное, догадался по имени, я – норвег лишь наполовину. Мать была из племени квеннов, что кочевало по Финнмёрку, недалеко от Халогаланда. Отец полюбил её и забрал из рода Лосося, а через девять месяцев она подарила мне свою жизнь.
Хильдир ярл сел на покрытую медвежьей шкурой скамью и принялся стягивать сапоги.
- Финны, как ты знаешь, не носят оружья кроме копий, ножей и луков. В память о матери я хожу в бой только с двумя ножами, и видят Асы, это не меня называют неудачливым, когда приходит пора снимать пояса с убитых врагов. Перевязь с боевыми ножами повисла на деревянном гвозде, плетёная сталь с тихим шелестом поползла из ножен. – Его я называю Хильдитон – Боевой Зуб, а его – Слитанди – Разрыватель. Клинки, казалось, светились мягким светом.
«А из мальчишки, пожалуй, со временем выйдет неплохой хёвдинг…», - ярл зарылся лицом в шкуру и сразу же провалился в сон.
В стылой тишине морозной ночи волки завели извечную песнь голода…

Странный сон послали боги сыну Гейрольва. Снилось, будто идёт он по двору Сигвата, а в спину дышит жаркими глотками волчья стая. Лязгают железные челюсти, стремясь добраться до тела викинга, но крепки руки, лежащие на загривках зверей. Ярл знает это и не оборачивается, идёт по утоптанному снегу. Заворачивает за угол дружинного дома и видит большой сугроб. А возле снежной горы роют лапами снег два громадных волка. Видно, позабыл хозяин упрятать мясо в ямы, а может, тут просто свежевали туши. Ярл вглядывается в снег и видит припорошенную кровь. Если тут охотники и разделывали добычу, то это было не так давно.
Летят белые комья из-под когтистых лап. Потом один из зверей наклоняет хищную голову и цепляется зубами за что-то светлое. Под переливами шкуры обозначились канаты мышц, зверь рывками вытягивает свою добычу.
Показывается сапог светлой кожи с вышивкой ругов. Догадка приходит неожиданно: ярл так и не проверил слова хозяина о том, что его послы Эйрик Топор и Торкель Косматый упились до подхода его, Хильдира, дружины! Оба – из Рогаланда!
Оборачивается викинг и видит пред собой оскаленные волчьи пасти. Прижаты уши зверей, и лютый голод горит в жёлтых зенках. А за ними стоит Сигват Волк и улыбается своей широкой улыбкой. В глазах – холод! И спускает зверьё на него…

Хильдир ярл вскочил в холодном поту и тут же почувствовал мускусный запах влажной шерсти. Пальцы привычно нашарили рукоять секиры. Рука, метнувшись к поясу, нащупала окованный серебром рог. Спешно поднёс его ко рту. Спёртый воздух разорвал боевой рёв.
Привычные к походам хирдманы ярла, ещё не стряхнув остатки сна, повскакивали со скамей. Все – с оружием в руках.
Огонь в очагах потухал, но света ещё хватало, чтобы осветить длинное помещение. Хватало, чтобы увидеть, как колышется река серых спин, беззвучно хлынувшая из дверей. Как рванули чьё-то тело капканы челюстей, как в ответ под гневный крик взметнулись мечи. Опустились и поднялись, разбрызгивая красные капли. Послышалось рычание, и в нём – боль. И пошла сеча!
За волками вслед врывались воины, Сигват – впереди! Но викинги ярла уже разметали скамьи по сторонам, посрывали со стен щиты. Встали в круг, загородившись раскрашенным деревом, из-за которого блестели яростные глаза, да опускалась сталь – подходи, кто смел!
Ну, что ж, и Волк, видно, не зря кормил свою дружину! Бросилась волна на замерший за спинами щитов хирд, люди вперемешку с волками. Бросилась отчаянно, самозабвенно, забывая в угаре боя про защиту! Но отхлынули, оставив серых братьев тёплыми телами лежать на кровавом полу.
А хирд Хильдира Гейрольвсона, затащив раненых в глубь строя, двинулся вперёд слитным размеренным шагом. Страшный шаг скандинавской дружины, который в землях англов останавливала лишь тяжёлая конница!
- Один! Один! Один! – крик на каждый шаг по скользкому полу, по телам павших волков и их хозяев. На каждый взмах мечей и топоров!
Воины Сигвата в спешке отступали в морозную ночь. Вот последний вбежал в проём, и оттуда, из ночной темноты, влетели копья. А потом закрылись двери, и опустился толстый засов. Засов снаружи. Видно, не впервой ты так принимаешь путников, Сигват Волк!
Хирд перестроился. Викинги схватили резную скамью и понеслись к дверям. И вовремя: за стенами затрещал, вспыхивая, хворост – вот отчего его такие груды были до самой крыши навалены. Всё для таких зубастых гостей, что мечи на поясах не для красоты носят!
От удара дом содрогнулся до основания, но дверь выдержала. Добрые двери в Гаулардале! Но руки, одинаково привычные к тяжести вёсел и боевых топоров, вновь подняли скамью и ударили в дверь. Брызнули щепы, слетели разом петли, и рухнул наземь деревянный препон.
А во дворе стояли полукругом оружные дружинники Сигвата. Блестела в лунном свете сталь.
Первым выкатились из дружинного дома викинги, что бежали с тараном. Да тут же свернулись на грязном снегу утыканные стрелами, точно ежи. Но следом хладнокровно шествовал хирд. Выплывал из горящего строения, не нарушая строя.
Хильдир увидел, как перекосилось от дикой злобы лицо Сигвата, прыгнувшего вперёд. Но то было мужество отчаявшихся. Лег под мечами хозяин, рядом с ним покатилась срубленная добрым ударом голова Эйнара, забрызгав кровушкой льняные косицы.
Где хозяин – там и дружина. Все до одного.
Но когда стаскивали в кучу тела, не нашли Грима, сына Волка, хотя и видели его в бою. И павшие от его ударов, пируя в Валгалле, скажут тебе, вправду ли так уж остры были его скрамасаксы!..

Хильдир ярл толк в битвах понимал, потому как перевидал их достаточно. И в воинах он тоже разбирался. Потому как повстречал на своём пути многих, и не со всеми разошёлся миром.
Ходил ярл долгие годы под стягом конунга Олава, и надо сказать, немало в Норэгр, Свеаланде, в Датских землях и много где ещё нашлось отчаянных викингов, не побоявшихся поднять на мачтах красные щиты при виде парусов Олава Трюггвасона!
Потому и схлёстывались в страшных сечах, где не считали ран и ударов – только убитых. Сражались и на просторах морей, и на земле. Бились против фюлькингов и дружин ярлов. И с йомсвикингами пересекались, и, надо сказать, даже при виде их кораблей не завязывали ножны ремешками! Славные были враги!
А ещё повидал ярл тех, кого выставляли впереди всего войска, с кем никогда не сидели за одним столом. Людей, сроднившихся с духами зверей, - одевавших медвежьи шкуры, кусающих в припадках ярости собственные щиты и выходящих в одиночку против целого войска. Их прозвище звучало, как лязг кольчуги. Берсерк – медвежья рубаха!
Но знал сын Гейрольва ещё одних воинов, так же глубоко обратившихся к своему звериному началу. Они не были слышны: они нападали, молча и быстро, а за их бесшумными шагами валились тела, безуспешно стараясь удержать жизнь в перерезанных глотках. И прозвище их не знал ни один скальд, живший в мире фантазий и слагавший саги о войнах.
Но Хильдир ярл иногда вздрагивал, когда в рассказах про ульвов – волков, ему чудилось: ульфхеднары! И он нашёл бы, что сказать в ответ на вопрос, откуда растут уши у таких россказней. Уж можете мне поверить…

Зима выдалась снежная. А как укутало землю пушистым покрывало в несколько локтей толщиной, ударили лютые морозы. В такие холода, сказывали старики, зверь выходил из леса, и люди не прогоняли его с дворов. Может, и было, кто ж его знает. Но только не во дворе Хильдира ярла.
В ту лютую стужу объявилась у ворот волчья стая, что обходила все ловушки и ямы, словно потешаясь над охотниками. А один раз, болтали, порвала в клочья сына Альрека хёрсира вместе с сыном его хирдмана. Хотя, другие говорили, он просто уехал на юг страны к родне.
А водил ту стаю громадный матёрый волк, весь в росчерках белых шрамов. Глаза его горели жёлтым светом, и в них светился ум, не такой, как у прочих волков. А ещё у него были клыки, словно боевые ножи, вспарывавшие кожаные куртки и человеческую плоть. Обо всём этом поведал ярлу Оттар сын Бьорна, что жил неподалёку в Раудсгиле – Ущелье Рауда, баюкая при этом перевязанную руку.
Был вечер перед праздником Йолем. А потом наступил и сам Йоль, и столы ломились от яств и пива. Но Хильдир ярл на том празднике сидел и ничего не ел и не пил, только прятал под столом руки. Чтобы люди не видели, как сильно они дрожат. Но кое-кто увидел и задумался, что могло так напугать ещё не старого викинга, у которого крепкий хирд, и в покровителях – сам конунг Олав!
Ярл недолго сидел за столом, а потом встал и ушёл к себе, сказав, что будет спать один. Люди потом говорили, уходя, он взял точило и долго вострил свой топор. Воины, всю ночь стоявшие под его дверями, это слышали. А поутру его нашли мёртвым, с перерезанным горлом. И на лезвии секиры была кровь. И каждый задавал себе вопрос: с чего бы ярл наложил на себя руки? А старые хирдманы, поседевшие в походах, отводили глаза.
А ещё говорят, среди ночи послышался волчий вой. Так это или нет – не знаю, скажу только, что волков мы в ту зиму больше не видели…

Очень известен русский герой-волк Вольх Всеславович. Многие исследователи проводят параллели, согласно которым Вольх — это киевский князь Олег, считавшийся вещим ( другим словом для обозначения волколака было слово, образованное от глагола vedati — «знать»: укр.вiщун — «волк-оборотень», др.-чеш.vedi — «волчицы-оборотни», словен. vedomci, vedunci, vedarci — «волки-оборотни»). Впрочем, таким князем-оборотнем был и не менее прославившийся Всеслав Полоцкий (вторая половина 11 в.), который «...князьям города рядил, а сам в ночи волком рыскал... Херсоню великому волком путь перерыскивал...» (Слово о полку Игореве)…..
<www.aworld.ru форум>

Ульфхеднары - это волкодлаки по-скандинавски?
<www.fiord.org форум>

Бок о бок с берсеркером, облаченным в медвежью шкуру, лучше сказать воином-медведем, стоит "ульфхеднар", то есть "некто, облаченный в шкуру волка, воплотившийся в волка". Родственная связь воина-волка и воина-медведя столь тесная, что оба термина выглядят как синонимы. Саги утверждают, что "ульфхеднары" и "берсеркеры" действовали иногда в одиночку, но чаще всего небольшими группами, похожими на волчьи стаи. Еще в сагах говорится об их свирепости, безжалостности. Так что предания о "волколаках" и "оборотнях" выглядят вполне правдоподобными.
<www.doshkolnik.ru>

Я думаю, йомсвикинги были не единственной замкнутой общиной войнов.
<www.fiord.org форум>

Единственный о ком я слышал, что он оборотень, так это Всеслав - полоцкий князь
<www.fiord.org форум>

В свете всего сказанного вряд ли сравнение некоторых рыцарей Средних Веков с бешеными псами или волками-оборотнями покажется плодом поэтического преувеличения. Волки, медведи, львы, столь характерные для средневековой геральдики, оказывается, не были безобидным украшательством. В них проглядывал древний ужасный смысл. Они символизировали тех, кто когда-то были зверями.
<www.doshkolnik.ru>

До встречи в исконной русской речи!
--------------------------------------------------------------------------------

Всеслав Волк

Пой меч, резвись секира,
А молитвы оставь на потом.
Ждут нас боги в чертогах Валхаллы,
Мы последнюю песню поем.

И тяжелый меч враг не выбьет из рук,
Пусть смеется звонко булат.
Кровью недруг истекает, битва бушует,
И в кольчугу стрелы стучат.

Держитесь, норвежцы, сомкните ряды,
Если асам угодно – умрем!
Не позорьте флаг свой и павших друзей,
Мы последнюю песню поем!

Не дрогнул наш строй, и враг не трепещет,
В блеске стали - Одина взгляд.
Пробитое сердце и спетая песня
Милее, чем Хельхейма сумрачный хлад.

Увы, мой друг покинул меня,
Но меч не выпал из рук,
Ведь норвежская хватка смерти сильней,
И не сломлен наш северный дух.
<БОЕВОЙ МАРШ НОРВЕЖЦЕВ>

Хельги провёл языком по разбитым губам. Язык, словно червь в пересохшем колодце, с трудом ворочался во рту. Жажда.
Сколько часов он уже сидит на снегу, привалившись к шершавому стволу сосны, упорно стискивая рукоять верного меча? Поначалу было тяжелее: изрубленное тело мелочно подсчитывало ущерб, нанесённый вражьей сталью, проверяя переломы костей и разрывы плоти вспышками неcтерпимой боли. В голове у Хельги взрывались тысячи белых солнц, а спустя пару мгновений разум обволакивала спасительная завеса дурноты. Гасли ослепительные сполохи, и викинг сидел тихо, боясь потревожить уснувшую боль.
Разум постепенно прояснялся, и Хельги Олавсон напрягал кисть правой руки. Перебитая ключица немедленно отзывалась, но сквозь стиснутые зубы викинга проглядывало жалкое подобие удовлетворённой усмешки – меч по-прежнему был с ним. А значит путь у него только один – в светлые залы величайшего чертога в Асгарде, городе богов.
Час за часом крепкое тело викинга не желало остывать вопреки воле хозяина. И кровяной ток не с меньшим упорством стучался в тонкой височной жиле.

Викинг разлепил глаза. Помутневший от страданий взгляд обвёл поле отгремевшего боя. Славная была сеча! Проглянувшая из под опухших век синева засветилась гордостью.
Взгляд медленно пополз по застывшим в смертельных объятиях рыжебородым и светловолосым воинам, так славно погулявшим на том бранном пиру. Их было шесть десятков. И каждый был достоин сидеть за одним столом с Отцом Побед. И пить из одной братины с богами…
Наверное, они до сих пор толпятся у входа в Валгаллу, не желая входить под гостеприимный кров Одина без него. Торвальд Три Пальца, Хескульд, Ракни Черноволосый, Олав Храбрый, Оттар Костолом и многие другие.
Перемазанные кровью валькирии покачивают тяжёлыми копьями, и, смущённо поглядывая на героев, ждут вместе с ними. И даже одноглазый Отец Богов не смеет поторопить их.
Смеются и беседуют павшие, рассказывают друг другу небылицы и вспоминают сражение: и чужие, не пожелавшие разойтись миром, и свои – родичи, хоть и называвшие отцами разных людей. Ибо для истинного викинга единственная семья – хирд. Только эти люди будут мстить за причинённые обиды, не бросят в одиночестве, не предадут. Потому и называют себя братьями, и в пламени битвы подставят щит под летящий в тебя удар. А не будет щита – тогда грудь. И по-другому быть не может.

Хельги с тринадцати зим ходил в походы. Почти все они были удачными. Почти… Но не все. Были и такие, из которых возвращалась едва ли половина отправившихся в викинг. Но жалуются на судьбу лишь слабаки, сильный же не побоится обнажить благородный меч и против могучего врага. И, войдя в Валгаллу, не опустит ярый от битвы взгляд даже перед Одноглазым.
А удача… Что ж, удача не всегда бывает так велика. Олавсон хотел по привычке почесать висок, но после недавнего боя левая рука стала короче на кисть. Словно однорукий Тюр, не убоявшийся оставить руку в залог Фенриру, великану в образе волка. Викинг невесело усмехнулся: на этот раз удача была на его стороне – плохо было бы, если бы ему обрубили обе руки, тогда бы он не смог держать меч. А так… По крайней мере, старуха Хель расстелет брачное ложе не для него.

Разум провалился в пучину кровавого бреда, извлекая из глубин похороненные полотна воспоминаний.
Его называли Палёным. Хельги Палёный. Вот так.
А пошло всё после того памятного пира в Хёрдаланде, где он был одним из гостей. Все знают, откуда у конунга Эйрика было прозвище Кровавая Секира. Всё из-за того, что он поднял топор на родичей.
Так вот. Хельги был тогда ещё совсем молодым – пятнадцати зим отроду. И голову его ещё не осыпал иней скитаний и потерь, как теперь – в двадцать пять.
Форинг их дружины, Хродольв Кость-в-Горле пировал у херсира Торкеля Лживого в Свальфорси, что в Хёрдаланде. Добрый был пир: горы яств и реки браги и пива. Только вот люди Торкеля всё больше ели, чем пили. А потом разом куда-то подевались. А через пару мгновений, когда дружина Хродольва оглядывала просторный дом мутными от выпитого глазами, вспыхнуло пламя. Огонь быстро пожирал стены, и удушливый дым сдавливал глотки железной рукой. Гости ринулись прочь из полыхающего покоя, в спасительную прохладу морозной ночи. Но лишь стрелы и копья ждали снаружи…
Вот с тех пор и появилась у Хельги привычка тереть обожженную, поеденную огнём голову.
Торкель ненамного пережил Хродольва, и умер, как собака, измерив свои злодеяния собственными кишками.

Еще называли Хельги удачливым. Он уже пять лет был кормщиком. И немного есть в Мидгарде занятий достойнее.
За эти пять лет беспрерывных походов Один, надо сказать, неплохо приглядывал за викингом, если он ни разу не посадил корабль на мель.
Одноглазый наблюдал за Олавсоном со своего престола, Хлидскъялва, и Хельги в ответ ни разу не предал его, ни на речах, ни в сердце. Не то что его погибший отец, принявший новую веру в единого Белого бога.
Видел он жалких жрецов этого бога, призывавших подставить под удар правую щеку, если тебя ударили по левой. Речи достойные длиннопятых трэлей, которых он за звонкое серебро продавал в Хедебю на невольничьем рынке.
И порази Тор того лживого ирландского проповедника, что принёс своё чёрное учение в дом его отца! Жрец Белого Бога, скорее всего, будет стоять по правую руку от Отца Лжи – Локи, когда с наступлением Сумерек Богов выплывет Нагльфар - корабль, построенный из ногтей мертвецов.
Старый Олав после общения с ведьминым выкормышем стал совсем мягким: велел всем креститься и позабыть старую веру. А своего младшего сына окропил водой, в которой ночь лежал крест, и назвал Хельги – Святой. Так что для Хельги отец умер ещё до рождения. Погиб в бою против неведомого колдовства, цветом чернее обугленного дерева. Вот так.

Викинг чувствовал холод. Он знал, откуда он идёт. Это не ласковая прохлада пушистого снега. И не звенящий, как плетеная сталь, мороз. Этот холод - не из этого мира. Он рождался в сером безрадостном Нифльхейме, куда изредка долетали всполохи огненного Муспельхейма, мира жаркого огня.
Нифльхейм был живым. Он шептал на ухо песни павших, дышал трупным холодом в обескровленное тело.
А крови, правду сказать, немного в нём осталось: Хельги сидел в подёрнутой тонкой ледяной скорлупой багровой луже. Левая рука нашла приют на коленях, возле разрубленной груди. Издали казалось, воин баюкал первенца, которого у него никогда не будет…

…Они шли навстречу Орму Умнику, чтобы вместе напасть на двор Агнара ярла. Но вместо Орма, напоролись на дружину ярла.
Их было тридцать пять против наших двух с половиной десятков. И они были на своей земле. Что же ты не пришёл, Умник?
Агнар стоял впереди, и рука его лежала на рукояти меча. Что убирало лишние вопросы.
Ярл смотрел холодно, потом неспешно потянул из ножен узорчатый клинок. Меч с тихим шелестом выполз из кожаной колыбели. Шелест родил эхо в наших рядах и рядах недругов…

Викинг рождён для битвы и в ней умирает. И если выпадет удача пасть в бою, с мечом в руке – что ж, у Всеотца всегда найдётся место за дружинным столом! Но и после гибели смысл посмертного существования – битва, победу в которой будут стремиться вырвать любой ценой, хотя заранее знают, что не увидят рассвет нового мира.
Хельги увидел два светящихся огонька. Поначалу он принял их за странные картины, которые рисует перед обречёнными скорая смерть. Но огоньки переместились вправо, потом – влево.
Наступали сумерки, серым плащом укрывая белизну снега. А в ночное время, кто ж не знает, нечисть выползает из нор, не страшась разящего молота Аса-Тора.
Кто там? Тролли? Или кто похуже? Тот, кто придёт к нему, лишь, когда ночь полностью вступит в свои права. Подождём, мне некуда спешить. Впереди у меня вечность!
Викинг попробовал рассмеяться своим прежним хриплым смехом, но из груди послышалось бульканье, перешедшее в слабый кашель. Боль скрутила и едва не опрокинула Хельги набок, в очередной раз похитив сознание.

…Тело, посиневшее от потери крови, долгого сидения на снегу и набиравшего силу мороза. Зиявшее в свете восходившей луны чёрными ранами. Тело воина, жизнь в котором теплилась слабым огоньком, вопреки всему отказывалось умирать.
На том месте, где в беспросветных сумерках светились нездешним огнём глаза, теперь сидел волк. Крупный, хотя изрядно отощавший. И даже густой, серебрящийся под лунными лучами мех не мог скрыть впалого живота, ребристой грудины.
Серый ждал. Сколько так продолжалось, викинг сказать не мог. Луна сдвинулась на два пальца, и волк сделал осторожный шаг вперёд. Голова Олавсона качнулась в сторону, зашуршав инеем на спутанных космах. Волк остановился и принялся скусывать лед между подушечками лап – ничего, он подождёт.

Луна сдвинулась на ладонь. Глаза изменили викингу: силуэт волка расплывался, сливаясь с чернотой леса. Когда же ты, наконец, оборвёшь острыми клыками нить моей жизни?
Вдруг серый вскочил. Хельги скорее почувствовал это, чем увидел. Взгляд Олавсона теперь с трудом пробивался далее пары шагов. Взгляд, даже со скамьи кормщика способный раньше всех разглядеть парус далёкого драккара!
Викинг скосил глаза вправо: тело он уже не чувствовал, но ещё видел меч, стиснутый обмороженными пальцами.
Волк метнулся в кусты. В висевшей на полем мертвецов тишине послышался хруст наста. Вскоре донеслись голоса.
Хельги сипло выдохнул.

- Все мертвы! Клянусь Мьольнниром, то была славная сеча! Жаль, что мы опоздали! Хитрый Агнар устроил нам засаду, а сам пришёл сюда, встретить Палёного!
- Посмотри, как покорежен шлем Агнара! Добрый был удар!
- Смотрите лучше, если кто живой.
- Глянь, родич! Да, это ж Хельги! Вроде ещё жив! Позовите Орма!
Викинги сгрудились вокруг сидящего воина: кто-то начал стягивать промёрзшую кольчугу, растирать холодное тело, кто-то разводил костёр.

Тени вокруг сгущались. Тьма подступала: тролли и йотуны, инеистые великаны – хримтурсы. Скакали на волках лохматые ведьмы, дёргая за сплетённые из живых змей удила. Вдалеке бесился, стараясь порвать цепи Фенрир Волк. Выплывал из-за утёса корабль мертвецов, на месте кормщика стоял рыжеволосый Локи, рядом с ним закутанная в рясу фигура с крестом на груди.
Хельги из последних сил стиснул меч - подходите, твари!
За спиной послышался хриплый клич боевых рогов. Олавсон оглянулся: неслась закованная в железную чешую лавина, а впереди на восьминогом сером жеребце – сам Один! Дрожит в предвкушении битвы копьё Гунгнир, яростно сверкает единственный глаз.
А позади Всеотца летят, как на крыльях, родичи: Торвальд Три Пальца, Хескульд, Ракни Черноволосый, Олав Храбрый, Оттар Костолом – все в первых рядах! Гудит земля под ногами избранных героев, эйнхериев. Заметили – улыбнулись: давай с нами, брат!
Поднимается Хельги. Тело больше не носит тяжких ран, всё также зорок взгляд, и радость бешеная, неуёмная рвётся из широкой груди. И разрывает глотки древний боевой клич: «Во славу Одина!».
С диким лязгом жалобно стонут цепи чудовища Фенрира, и раскрывается на полнеба жадная зловонная пасть. Но Хельги уже всё равно – он в одном строю с родичами, со своим хирдом, и враг впереди силён и безжалостен. Чего ещё надобно викингу?

На пир клинков призови друзей,
И песню стрелам пропой.
И тот, кто пред хмелем битвы сильней -
тот и вернётся домой!

Героев вспомни минувших дней,
На битву их призови -
Всех, кто ушёл в пучину морей,
Стоя по пояс в крови.

И нет в этой битве пути нам назад,
Как нет пути за кормой.
И даже сам Один не сможет сказать,
Когда мы вернёмся домой.
<БОЕВОЙ МАРШ ДАНОВ>

ПОБЕДИТЕЛЕМ НАЗОВУ ВСЕСЛАВА ВОЛКА,
по душе мне произведение Рождённый для битвы. Благодарю за участие Всеслава и Туземца.
Туземца и за спонсорство благодарю.

Приз - 300 рублей, оставшееся пойдет на новый конкурс, который мы объявили с Русью Балтийской, во имя СВЯТОСЛАВА.

Всеслав, вышли номер любого электронного кошелька.