ВСЕСЛАВ ВОЛК

Пролог

Дерево шевельнулось: от ствола медленно отделилась тень и снова замерла. Постояв пару мгновений, чутко вслушиваясь в звуки леса, тёмный силуэт согнулся и крадучись, медленно, стараясь ничем не потревожить ночной тишины, разбавленной комариным писком и уханьем далёкой совы, двинулся меж деревьев. Согнувшаяся фигура скользила туда, где силясь разогнать вязкую темень, трещал небольшой костёр.
Возле огня, вслушиваясь в ночь, протягивая к оранжевым языкам пламени руки, сидел воин. Снятый шлем валялся рядом на примятой траве. Из-за ворота рубахи выглядывала кольчуга.
Поодаль виднелись абрисы трёх тел. Укрытые плащами люди мерно дышали, вверив нити своих жизней часовому.

Внимательный взгляд скользнул по маленькому лагерю. Тёмная фигура осторожно двинулась дальше. Человек, так искусно сливавшийся с лесными тенями, никуда не спешил. Не отрывая глаз от часового, он аккуратно ступал по сосновым иглам, прошлогодней листве, шелестящим ковром тесно переплетающейся со стеблями высоких трав. Высокие сапоги мягкой кожи, переплетённые сыромятными ремнями, были обмотаны пушистым мхом, делающим тихую поступь бесшумной.
Подкравшись вплотную к маленькой полянке, на которой горел костёр, человек остановился и, оценив обстановку, двинулся вокруг.
Часовой начал беспокойно вертеть головой, кожей ощущая неясную угрозу, сгустившуюся вокруг лагеря. Но, не заметив ничего подозрительного, обратил свой взор на огонь.
Спящие люди как будто зашевелились. Часовой бросил быстрый взгляд на братьев по оружию – странно, вроде бы не так уж и холодно, а они накрылись плащами с головой. Если только они не….

- Они все мертвы, Крум. Я перерезал им глотки и укрыл тела плащами,- голос говорящего доносился с дальней стороны поляны.
Часовой вскочил на ноги, сжимая тяжёлое копьё. Беспокойно вглядываясь в тёмень леса, ловя каждый звук, напряженными чувствами он старался узнать, откуда придёт смерть, не насытившаяся жизнями его товарищей.

Глаза часового расширились, тело застыло, горлом ощущая остроту заточки приставленного лезвия. По шее поползла, оставляя на коже красную дорожку, капля крови.
- Здравствуй, Крум. Вот я и нашёл тебя, как обещал над телом брата. И пусть Одноглазый заберёт голос у того, кто посмеет сказать, что Ульвиг Хродольфсон не хозяин своим словам.
Глаза часового налились ужасом. Дыхание отрывистыми всхлипами вылетало из открытого рта. Руки, сжимающие древко копья побелевшими пальцами, напряглись.
Скрамасакс - страшный боевой нож в локоть длиной, отточенный до немыслимой остроты, легко вспорол белую кожу. Шея, зияя ужасной раной, выпустила в костёр алую струю, заставив пламя шипеть. Бородатая голова запрокинулась назад, вся забрызганная кровавыми потёками. Тело забилось, засучило ногами, руки непроизвольно сомкнулись на широком разрезе, стараясь удержать выходящую мерными толчками жизнь.

Широкая спина мстителя бесшумно растворилась в тенях деревьев. Из глубины леса донёслась протяжная нота волчьего воя. Костерок потрещал ещё немного, а затем, не дотянувшись до лежащей кучи хвороста, обиженно угас. Тьма сгустилась над поляной, приобщая четыре остывших тела к черноте леса.

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908170182

ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ!

ВСЕСЛАВ ВОЛК

Лес шумно выдохнул и замер. Вековые дубы, мгновение назад стонавшие под яростным напором ветра, застыли, тревожно прислушиваясь к наступившей тишине. Шелест листьев стих, затаившись в раскидистых кронах.
Солнце спряталось за чёрную громаду низких туч, неумолимо наплывающую с севера. Небо потемнело, отбирая у земли цвета и краски: посеревший лес сгустил тени, вытесняя отблески и просветы. Южный ветерок по прозвищу Догода - мягкий, ласкавший травы и листья, дул всё тише и тише, а затем и вовсе смолк. На смену ему пришел Посвист-Хладовей, его старший собрат, что рождает в морях громадные волны и рвёт паруса. Повеяло холодом.
Мрачные тучи, наконец, столкнулись лбами, и Перун выбросил первую молнию. Миг спустя долетел беспорядочный грохот: адская канонада закладывала уши, заставляя всё живое трепетать под тревожными ритмами. Размывая линию горизонта, с севера надвинулась беспросветная пелена дождя.

Босоногий мальчишка, уже смотавший свои нехитрые рыболовные снасти и с открытым ртом наблюдавший за грозой, шмыгнув носом, кинулся в глубину лесной чащи по узкой тропинке, стараясь опередить холодные капли, уже пузырящиеся по всей поверхности реки. Худенькая фигурка, белёсым пятном мелькнувшая на лесной тропке, внезапно остановилась и замерла, не обращая внимания на холодные дождевые струи, темными пятнами проступающие на льне рубахи. Связка выловленных окуней, полосатыми листками облепившая ивовый прут, выскользнула из рук и шмякнулась оземь. Распахнутые васильковые глаза, не отрываясь, смотрели на соседнюю дорожку. Открытый рот захлопнулся, веснушчатое лицо исказилось гримасой ужаса. Мысли, взвихрившиеся в голове, разлетелись, придавленные страхом. Мелко затряслись колени, передавая постыдную дрожь всему телу. Мальчуган с тоской посмотрел назад, понимая, что убежать ему вряд ли удастся.

В пяти саженях от него неподвижно стоял человек. Стоял и спокойно наблюдал за оторопевшим мальчишкой. И как он только сумел подобраться на такое расстояние совершенно неслышно – это для мальчишки так и осталось загадкой.
Уверенный, чуть насмешливый взгляд светло-серых глаз из-под капюшона внимательно, стараясь не упустить мельчайших деталей, разглядывал угловатую детскую фигуру. Незнакомец был очень высок и плечист, но, несмотря на размеры, в нем сразу угадывалась грация дикого зверя. И род его занятий сразу бросался в глаза: подвешенный на широком поясе, в ножнах мирно спал большой нож, из-за косой сажени плеч выглядывало чёрное лезвие секиры.
Длинный плащ из искусно скроенных серых шкур набух от влаги. Незнакомец не спеша поднял руки к голове и откинул капюшон. Под ним оказался грозный, воронёной стали шлем с глазницами, который последовал вслед за капюшоном. Рассыпавшиеся по плечам то ли белые, то ли седые волосы тут же намокли и мокрыми жгутами облепили голову.
Ещё не старое лицо с левой стороны стягивал уродливый шрам, проступавший меж прядей волос. Обрамленный светлыми усами и такой же бородой рот растянулся в усмешке.
У мальчишки как камень с сердца упал: воин не собирался его убивать, напротив, даже поднял ладонь правой руки, показывая, что в ней нет оружия.
Пользуясь моментом, босоногий мальчуган принялся разглядывать воина. Всё в нём от звеньев мелкоячеистой кольчуги, серебристой чешуёй покрывающей могучее тело, до широкого пояса с пряжкой в виде оскаленной волчьей головы было в диковинку.
Из-за плеча на мальчика уставилась чёрным лицом секира, сверкая под дождевыми потёками странными знаками. Гладкая тёмная поверхность лезвия, казалось, звала подставить под удар белую шею. Зов усиливался, мягко, но непреклонно влекло мальчишку наклонить голову под голодную сталь топора. Сопротивляясь этому зову, мальчишка даже зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что воин стоит на том же самом месте, где был до этого. Взгляд сам собой перепрыгнул за спину воина – секира пойманной птицей болталась в ремнях, лезвие было зачехлено.

Воин хитро улыбнулся и, наконец, проговорил, слегка искажая слова.
- До ближайшего селения пару десятков рёстов, не думаю я, что ты стал бы забираться в такую даль просто половить рыбу. Так что отведи меня к стоянке, я хочу поговорить с твоим хёвдингом. И побыстрее, а то ты уже так промок, что богиня мертвых, Хель, с радостью утащит тебя на своё ложе.

Мальчишка кивнул и кинулся собирать рыбу. Он с трудом понимал путаную речь, но про стоянку уяснил. Вскоре он бок о бок с викингом шёл к лагерю, непрестанно разглядывая незнакомца. Временами он поглядывал на зачехлённую секиру воина, чувствуя до поры дремлющую под дублёной шкурой кровожадную сталь.

Прошагав с полчаса, воин и мальчик подошли к стоянке. Стоянку окружало кольцо повозок, в котором раскинулось несколько шатров.
Грозный окрик из-за ближайшего воза показал, что часовые у лагеря всё-таки есть. Викинг посмотрел на окрикнувшего его человека, который высунувшись на полтела из-за повозки, калёным жалом стрелы на гибком луке уставился в его сторону. Рядом скалил внушающие уважение клыки лохматый пёс. Мальчонка белой стрелой метнулся под телеги и побежал к шатрам.
- Откуда будешь, человече? Как звать-величать? - к часовому подошёл немолодой человек с изрядным брюшком и положил руку ему на плечо.- Щенка ишь как напугал! Бродишь вокруг стояка нашенского в такую непогоду.
Воин пожал плечами:
- Люди называют меня Локидом. Иду я издалека. Служил у одного конунга, да тот обеднел настолько, что не мог выплачивать положенное мне жалованье.
- А кем служил-то?- толстобрюхий - по говору из славян - засунул большие пальцы за цветастый кушак, придерживающий дородное пузо.
- Егерем. Дичь выслеживал и загонял. И видит Один, был не худшим. Сейчас иду в Белоярборг, хочу там ярла Вита повидать.
- Меня Квашнёй кличут. Товар везу свой как раз в Белый Яр. До него ещё две седмицы ходу, а у меня как раз не хватает охранников - недавно двоих косолапый задрал, так что, если есть охота, милости прошу, на двух золотых сойдёмся. А как дойдём, я тебя сам к Витомиру отведу.

Викинг посмотрел на купца изучающим прищуренным взглядом: «Неспроста купец так тянет к себе». Незнакомец двинулся вперёд, прошёл между возами и встал рядом с Квашнёй. Купец разглядывал его неприятными чёрными глазками, взгляд бегал по одежде:
- С Севера, небось. Из этих …из «русов», стало быть. Вон твой начальничек – он скажет, что делать. - Толстый короткий палец указал на подходившего человека. Ростом он превышал воина на голову. Кожаная безрукавка трещала по швам на необъятной груди. Обритая круглая голова венчала толстую, как древесный ствол, шею. В глубоко посаженных глазах тлела злоба.
- Это Хват по прозвищу Костолом, - Квашня ухмыльнулся, словно кот, объевшийся сметаны, - Хватик, дай русу обогреться, – и в передовой дозор.
Человек – гора указал на ближайший костёр и коротко рыкнул:
- Иди грейся. Квас и мясо возле огня.

Локид пошёл к костру, весело горящему под полотняным навесом возле одного из шатров. Над огнём на небольшом вертеле, распространяя вокруг дразнящий аромат, висела заячья тушка. Жбан с квасом стоял рядом.

- Приглядывай за русом. Не нравится он мне. Как волколак какой из лесу вышел. И смотри, чтоб не дознался….- купец, встав на цыпочки, шептал на ухо склонившемуся начальнику охраны.

Дослушав указания, Костолом хмыкнул и посмотрел на викинга. Локид снял вертел с огня и, как ни в чем ни бывало, вгрызался в сочное поджаристое мясо крепкими зубами. Затем, словно почувствовав на себе взгляд Хвата, повернулся и посмотрел на него в упор.
«Да, чуйка у него и впрямь, как у волка какого. Ничего, поживём-увидим, как с ним быть», - Костолом пинком опрокинул лохматого пса, по неосторожности вставшего у него на пути, и пошёл прочь.

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908170189

ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ!

ВСЕСЛАВ ВОЛК

Дорога петляла среди дремучих лесов. Отряд купца двигался быстро, словно боясь не доставить товар в срок. Что за товар везли в тентованной повозке, не пропускавшей сквозь толстую мешковину любопытные взгляды, викинг так и не понял.
Повозку сопровождали два звероподобного вида охранника, лениво покачивавшие увесистыми булавами. Но за показной небрежностью угадывалась настороженность: воины были готовы отразить любые попытки захвата товара, а судя по малозаметным движениям, видимым лишь искушённым в воинском ремесле людям,- от хвата оружия до быстрых внимательных взоров,- в искусстве убийства они были явно не новичками. Впрочем, люди ли? За три прошедших дня викинг ни разу не видел, как кто-то из них отлучался от повозки. Спали ли они вообще? И днём и ночью, возвращаясь из головного дозора, северянин видел лишь их горящие янтарём глаза. Косматые медвежьи шкуры, служившие им одеждой, не снимались ни в дневную жару, ни в ночную прохладу. Заросшие свалявшимися бородами по самые глаза, охранники странной повозки сами по себе были загадкой.
Число остальных охранников, включая Костолома, охрану повозки и головной дозор, составляло два десятка душ. Многовато для такого простого купца, каким хотел казаться Квашня. Купец за прошедшие дни не сказал северянину не одного слова, но викинг постоянно ощущал на себе его взгляды. И не его одного.
В обозе шли рабы. Тот самый мальчонка, которого он встретил возле реки. Он всегда плёлся за древним старцем, по первому зову которого готов был поддержать, повторить слово, не услышанное слабым слухом, поднять упавший посох. Старик лишь однажды посмотрел на Локида, но его изучающий взгляд был столь же пронзителен, как у победителя великанов – бога Тора. Такие же, как и у мальчишки, глаза цвета бездонной небесной синевы, казалось, проникали в самую душу.
И старик, и мальчишка были рабами, купленными на невольничьем торгу в Альдейгьюборге – или, как говорили в Гардарики, в Ладоге. Когда Квашня покупал учёного старца за баснословную цену в пять марок серебра, мальчишку торговец отдал почти за бесценок - в придачу. С тех пор мальчик Данко и старец Велимудр, северянин назвал его на свой манер – Вельмунд, всегда были вместе, отчаянно цепляясь друг за друга, дополняя один одного. Велимудр потихоньку учил мальчонку грамоте, да и жизни тоже, постепенно передавая ему свой богатый опыт.

Викинг только что приехал из дневного дозора, пришла пора отдохнуть и с рассветом вновь занять своё место в авангарде отряда. Мыслей в голове было немного: жаркое солнце похитило разум, и голова под воронёным шлемом была пуста и свободна. Северянин спешился, привязал смирного гнедого конька, весь день возившего его по духоте, и не снимая кольчугу, пошёл к ручью умываться.
Викинг опустил руки в студёную воду, пальцы нащупали круглый камень. Может быть, к такому же камню прикасалась мягким языком корова Аудумла, вылизывая из его солёной поверхности первого человека.
В зарослях орешника, шагах в двадцати от ручья, послышались робкие шаги. Викинг метнулся в высокую траву. Тело напряглось, словно свитая, готовая в любой момент распрямиться, пружина. Грубая, в черных от древесной смолы мозолях рука северянина сомкнулась на резной рукояти боевого ножа. Шаги были либо женские, но женщин в отряде Квашни не было, либо…Данко!
Мальчонка шёл по лесной тропке, где-то здесь должен был умываться Локид. Куда же он подевался?
Бугристая ладонь зажала рот и нос, гася испуганный крик. Второй рукой викинг бесцеремонно схватил за шиворот и без видимого труда поднял детское тело в воздух. От страха глаза закрылись сами собой, а когда, наконец, почувствовав под ногами твёрдую землю, Данко отважился их открыть, то увидел стоящего перед собой северянина.
- Зачем ты меня искал?- в низком голосе прорезались стальные нотки.
- Не гневайся, витязь. Дед Велимудр хочет с тобой потолковать, а сам слишком слаб, чтобы дойти. Приходи к нашему огню, как стемнеет,- мальчишка, задыхаясь от пережитого, неуверенно выдавил заранее заготовленную речь.
- Передай Вельмунду, я приду,- викинг повернулся и, не прощаясь, исчез в зарослях.

Ночь мягким покрывалом укрыла землю. В безоблачном небе появилась россыпь звёзд. Из-за деревьев, заливая окрестности бледным неземным светом, вверх по небесному куполу карабкалась луна, жёлтая, словно глаз упыря, высматривающего из-под пожухлой листвы одинокого путника. Викинг крался к костру, где сидели рабы. Сливаясь с тенями от повозок, Локид производил шума не больше, чем выслеживающий осторожную добычу матёрый волк. На дальнем конце лагеря виднелась таинственная повозка с товаром, а возле неё размытые ночным светом стояли два неподвижных силуэта.
Рядом с одним из шатров щедро сдобренный смолистыми поленьями горел большой костёр. Возле него развалились пятеро охранников. Грузно топая, к огню подошёл Костолом, и охрана зашевелилась, освобождая место для командира. В его ручищах появился вместительный бурдюк с вином, озаривший улыбками хмурые лица.

Рядом с небольшим костром сидели рабы. Они не веселились и не рассказывали друг другу смешных историй, их открытые глаза, заворожённые пляской огненных языков, были прикованы к пламени. Мальчик сначала ковырял прутиком раскалённые угли, а потом, тихонько сопя, заснул. Старик сидел, словно окружающий мир давно перестал его интересовать, прикрыв глаза, повевив седую голову на грудь. Внезапно Велимудр повернул голову и сказал в темноту позади себя,
- Садись к огню, викинг.
Тьма за спиной старика зашевелилась и вытолкнула в круг света, отбрасываемого костром, северянина. «Старик не так уж и прост: услышать он меня точно не мог»,- постояв мгновение, вглядываясь в неподвижное лицо старца, Локид присел.
- Зачем звал, Вельмунд?- северянин положил ладонь ближе к ножу.
- Странным именем ты себя называешь. Оно переводится с северного языка как «защищённый Локи». Немного людей осмелилось бы прикрываться этим богом. Но я знаю, как тебя назвал твой приёмный отец. Нелегко скрываться под другими личинами, когда о тебе уже десять зим поют скальды, не правда ли, Ульвиг Серая Шкура?
Скрамасакс быстрее молнии метнулся и замер в дюйме от открытого горла старика. Вельмунд, не обращая внимания на нож, бездонными озёрами глаз вглядывался в напряжённого викинга. Ульвиг почувствовал, как на затылке приподымаются стянутые в тугой узел белые волосы: в голове раздался громкий голос старца: «Убери нож, северянин. Тебе меня не стоит опасаться. Волков не травят волками, а лис лисами». Ульвиг засунул скрамасакс в ножны.
- Твою знаменитую секиру, шрам на щеке и одежду из волчьего меха тяжело не узнать. А стоит посмотреть, как ты двигаешься – и всё становится понятно. Тебе не стоит меня опасаться, я с Квашнёй - по собственной воле и по велению Перуна, у нас к нему своё дело,- Вельмунд нехорошо улыбнулся и продолжил,- Ульвиг, ты тут зря теряешь время, к Витомиру купец тебя не выведет. Зато я знаю, кто выведет. Поможешь мне – я помогу тебе.
Викинг задумался. По спине легонько застучала секира, подталкивая к положительному ответу. Северянин поднял глаза, в их серой глубине заплясали весёлые искорки.
- А что за товар везёт Квашня, и кто его охраняет? – Ульвиг, наконец, облёк в слова давно наболевший вопрос,- И кто эти охранники, стерегущие повозку денно и нощно?
- Это перевёртыши. У нас их называют урсами. Наполовину люди, наполовину медведи, способные принимать как человеческий, так и звериный облик. Они Квашне не принадлежат. Урсы лишь стерегут товар, который купец собирает по земле. На охоту ходят раз в неделю, тогда повозку стережёт Костолом с охранниками. Что в повозке – сказать не могу, это перво-наперво надо узнать. Завтра как раз у Урсов охота будет. Они уже пару дней голодные ходят. Но будь осторожен – Хват тоже не лыком шит. А сейчас иди, и да поможет тебе Перун.

Викинг быстро встал и, посмотрев на старца, нырнул в ночную темень. Данко зашевелился и, потерев кулачками заспанные глаза, взглянул на Велимудра. «Спи, давай», - старец прикрыл сонного мальчонку куском мешковины и задумчиво уставился в огонь.
Ульвиг напряжённо думал: «Что собирает этот странный купец? Кому служат Урсы? Зачем он понадобился Квашне? Вельмунду?» Викинг через голову стянул чешую кольчуги, скатал и положил под голову. Укрылся плащом. Положил ладонь на рукоять ножа и заснул. В Гардарики говорят: утро вечера мудренее.

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908170191

ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ!

ВСЕСЛАВ ВОЛК

Ульвиг открыл глаза, в них отразилось серое безрадостное небо. Утро выдалось хмурым. Скинув остатки сна вместе с покрытым росой плащом, викинг потянулся и рывком вскочил на ноги. Пара пружинистых шагов, наклон к земле, якобы для перетяжки сапожных ремней. Замаскированная в густой траве, между крохотными колышками была натянута свитая из оленьих жил тетива. Такие же растяжки стояли вокруг всего ночного прибежища, охраняя его чуткий сон. В том, что он за много шагов услышит приближение любого человека – Ульвиг не сомневался. Но после беседы с Вельмудом, открывшим глаза на некоторые странности их отряда, викинг стал готовиться к встрече с теми, кто по сути своей человеком совсем не был, или был…. Наполовину.
Отряхнув мохнатый плащ от мелких капель, северянин направился к костру. Вислоухий слуга Квашни, которого все знали только по прозвищу Черпачок, суетился возле дымящегося котла, помешивая варево зажатой в грязной руке грубой деревянной ложкой. Черпачок был походным поваром, а так как от прижимистого купца непросто было дождаться порядочной платы, поварёнок готовил, не особо усердствуя в приготовлении кулинарных изысков. Ещё временами попадало на орехи от Костолома и его охранников. Черпачок вздохнул, сетуя в сердцах на свою нелёгкую жизнь, и подкинул в огонь ещё одно полено. Заметив подходящего викинга, поварёнок выудил из котла кусок дымящегося мяса и подал Ульвигу. Северянин кивком поблагодарил и, напихав полный рот сочной лосятины, пошёл прочь.
Спасибо,- хоть не ударил. Черпачок взглянул в ту сторону, где возле купеческой повозки, закутанные в медвежьи шкуры охранники – хорошо, хоть эти не подходят, а то от страха, наверное, сразу бы в Навь провалился.

Ульвиг вскочил в седло. Спина конька прогнулась от веса викинга. Северянин тихонько тронул удила, и гнедой послушно потрусил вперёд. Кивком головы поприветствовав двух товарищей на эту смену, викинг поехал с ними рядом к выезду из лагеря.
Часовые, борясь со сном, таким сильным в утренние часы, отодвинули воз, пропуская в дозор трёх всадников. Воины выехали в лес и, беседуя между собой, неспешно поскакали по росистой траве. Ульвига в разговор вовлечь не пытались, какой толк - опять будет лишь буркать да отмалчиваться. Северянин искоса взглянул на дозорных: тех самых воинов, с которыми он нёс службу вчера. Два брата: крепыш Стоян и Девятко, названный так потому как был девятым рёбёнком в семье. Их отец был бедняком с большим семейством в двенадцать ртов, а потому Квашня нанял их за пару мешков грубой муки вперемешку с корой да старенькую клячонку для пахоты. Но всё равно счастлив тот, кого светлые Асы одарили наследниками.
Дозор шёл своим чередом: братья, вдоволь наговорившись, замолчали, кони лениво трусили по лесной дороге, и Ульвиг с нетерпением ждал, когда из разбитого на ночь лагеря прискачет охранник и позовёт на ночёвку.
Просвечивая сквозь серые тела облаков, огненная колесница солнца, катилась вниз по небосклону, сигналя, что день подходит к концу. Послышался топот подкованных копыт, и на пройденной дороге показался всадник. Не доезжая до остановившихся дозорных локтей шестьдесят, всадник развернулся и, призывно махнув рукой, – мол, следуйте за мной – поскакал обратно. Смена закончилась раньше, чем обычно, на лицах братьев расцвели широкие улыбки, даже викинг усмехнулся. Кони тоже оживились, впереди ждали мешки с овсом, которые с наступлением темноты повиснут на лошадиных мордах.

Лагерь обнаружил себя издалека, струйками дыма от разведённых костров вкручиваясь в небесную высь. Всё было как обычно. Хотя нет – не всё: по привычке взглянув на таинственную повозку, северянин вместо оборотней-урсов увидел Костолома с тремя охранниками, которые, по-видимому, сменили людей-медведей. Охота! Вот почему их сегодня сняли пораньше: где-то недалеко от стоянки бродят, выискивая жертву, свирепые, терзаемые голодом, твари, отдалённо напоминающие исполинских медведей. И горе одинокому путнику, по неосторожности оказавшемуся в окрестностях лагеря в эти часы!
Хват стоял рядом с повозкой, что-то рассказывая трём обступившим его охранникам. Его сказ временами прерывался всплесками хохота – видимо, Костолом, вдаваясь в подробности, поведал о своих любовных похождениях. Вся шумная компания стояла на одной стороне повозки. Остальной охраны видно не было. Оценив обстановку, викинг укоризненно покачал головой - если взялся за дело, надо делать его хорошо. Хотя в таком отношении к службе хватовских охранников, наверное, и состоял его единственный шанс приподнять плотную завесу тайны.
Дозорные спешились. Расседлали и стреножили уставших коней. Потирая руки, пошли к костру, возле которого бегал зачуханный Черпачок. На полпути Ульвиг повернул к ближайшим деревьям. На вопросительный взгляд Девятко викинг, скорчив страдальческую гримасу, обхватил живот руками – мол, с кем не бывает. Воин сочувственно улыбнулся.
Завернув за деревья, Ульвиг побежал вперёд. Шагов через двести остановился и начал поспешно стаскивать одежду и броню: мягко приземлился пушистый плащ, обиженно звякнув кольцами, упала кольчуга. Зачарованную секиру и украшенный серебром пояс со скрамасаксом викинг аккуратно опустил сверху, погладил рукой – сегодня придётся обойтись без вас.
Голое тело Ульвига непривычно белело средь зелени леса. Повесив голову на грудь, викинг быстро бормотал молитву. Шепот слов разлетался по лесу, звуки лесной жизни становились всё громче и громче: в разум вторгался шум падающих листьев, легкий ветерок шелестел в ястребиных перьях, за много рёстов пел соловей; кто-то большой, возможно медведи, с утробным рычанием разрывали добычу, медленно крался осторожный волк, в десятке шагов от него хрустел клевером заяц, попискивали, перебегая из норки в норку, полёвки. Голос северянина становился звучнее…. Запахи заполнили всё существо: прелая прошлогодняя листва, кора и хвоя, травы и цветы, вода и земля, мускусный запах зверья, пьянящий аромат свежей крови, тлетворный дух падали. Тело Ульвига, скрученное невидимой силой, кувыркнулось через голову и грянулось оземь. Затрещали, изменяясь до неузнаваемости, суставы и кости, темнеющую кожу проткнула жёсткая щетина волос, лицо, вытягиваясь, превращалось в морщинистую морду. Из огрубевшей глотки родился разбавленный болью радостный вой, и всё живое замерло на месте, потрясённое этим грозным рёвом.
В последний раз хрустнули рёбра, и гигантские лёгкие протолкнули первую порцию воздуха. Громадный волк потянул носом, определяя нужное направление, и метнулся в кусты.

Охрана плескалась в реке. Едва обоз встал на ночную стоянку, воины отпросились у Костолома искупаться. Хват милостливо кивнул, давая добро. Тешась и балуясь, словно малолетние ребятишки, охранники, скинув с себя брони и оружие, наперегонки побежали по песчаной косе и, поднимая искрящиеся радугой брызги, поплюхались в долгожданную прохладу. Костолом снисходительно усмехнулся – ничего, вернутся сытые урсы,- придёт и его черёд освежиться. А пока, надо посторожить повозку Квашни. – «Хватик, только тебе можно доверить такое дело, а то, не дай Перун, увальни эти прозевают – так лучше б нам и вовсе не родиться, чем на хозяйские очи показаться». – То же мне дело нашёл! Перевёртышей дело это! И не ему, Хвату, такую мерзость охранять. Вовек потом не отмоешься! А эти косматые и так нелюдь, им это, может, и до сердца ближе. Если оно у них имеется…
Из лесной глубины раздался волчий вой. Лошади испуганно захрапели, перебирая ногами, косясь в сторону деревьев. Хват посмотрел на стреноженных коней. Волки воют, ну и пусть - они сюда всё равно не сунуться, как и прочие дети леса, опасаясь огня костров и вооружённых людей. Поди не зима на дворе. Это в лютые морозы сбивается волчье племя в гигантские стаи, попадёшься им на пути в лихую годину, – и исчезнешь бесследно рваными клочьями в ненасытных утробах. А в летнюю пору, когда вокруг хватает зверья, только самые старые или увечные не могут найти себе пропитания, вот и бродят вокруг хуторов да весей, задирая домашнюю скотину.

Перелетев через оглобли воза, в круг лагерной стоянки приземлилось мощное, покрытое серой шкурой тело. Горящий взгляд из-под кустистых бровей вперился в четвёрку охранников. Прижатые уши и оскаленные, длинной с палец клыки не оставляли сомнений в намерениях монстра. Волчара метнулся к людям,- из них только Хват успел наполовину достать меч. Сплетённое из стальных мышц тело распласталось в длинном прыжке. Падая наземь, Костолом чудом сумел увернуться от живого тарана. Двое охранников оказались погребёнными под серой тушей. Отчаянные крики оборвала жадная алая пасть: два раза поднялась и опустилась чудовищная морда, под хруст костей и треск разрываемой плоти обрывая жизни воинов. Хват покрепче ухватил рукоять меча и со всего маху рубанул по затянутой переливами складок шее монстра. Волчище молниеносно отпрянул, подставляя под свистящую сталь бугристое плечо. Пропахав серебристый мех, лезвие увязло в переплетении мышц. Чудовище дёрнулось, вырывая клинок из потных ладоней Хвата. Четвёртый охранник, наконец, пришёл в себя и, дурея от собственной смелости, с воинственным криком, опустив забранную шлемом голову, понёсся на волка, выставив перед собой рогатину. Это и спасло безоружного Хвата. С гулко бухающим сердцем, истошно крича, Костолом побежал к реке.

Грубая, для крепости окованная на концах рогатина была слишком тяжела для быстрого обращения, и воин, постепенно сознавая с «чем» он решил тягаться, судорожно тыкал вилами в оскал морды, стараясь выиграть время до возвращения других охранников. Волк метнулся вправо, затем, резко меняя направление, бросился слева. Блестящие ножи зубов впились в руку, дробя кости, вырывая сухожилия, разрывая столь податливую человеческую плоть. Воздух замер в лёгких, воин потемнел лицом и, теряя сознание от боли, неуклюже опустился в траву. Монстр, выплюнув оторванную руку, рванулся к повозке. Когтистая лапа легко вспорола мешковину тента, и серебристое тело исчезло в рваной дыре.
Через пару мгновений волк выбрался наружу, из окровавленной пасти свешивался большой кожаный мешок. Серебристая тень мелькнула меж стволов, зашелестели ветвями кусты, сдвигаясь вслед.
С реки, крича и бранясь, неслась толпа полуодетых вооружённых людей. Хват бежал последним.

Через пару часов, когда боги набросили на землю сумеречный плащ, с реки, низко расстилаясь, заклубилось белое покрывало. Туман, словно тягучий ядовитый кисель, медленно пожирал берег, кусты, деревья и, наконец, подобрался к стоянке. И вместе с туманом пришли урсы. Мокрые с головы от ног, то ли от молочной дымки, то ли от купания в реке, отодвинув одной рукой вставший на пути воз, оборотни пошли в лагерь и замерли. Отливающие сытым блеском маслянистые глаза сразу обратились к повозке. Бородатые головы приподнялись, затрепетали, втягивая воздух, чуткие ноздри. Урсы, не сговариваясь, быстрым шагом пошли вперёд. Квашня с Хватом, сразу ставшим как будто бы ниже ростом, бросились к ним, и, что-то невнятно бормоча, оправдываясь и заискивающе вглядываясь в лица оборотней, побежали рядом, тщетно пытаясь подстроиться под широкий шаг. Урсы подошли к зияющей разорванным тентом повозке, даже не взглянув на засохшие буроватые лужицы и оторванную руку. Один из них шумно сопя, втиснулся в дыру и, поворочавшись, вылез обратно. Посмотрел на другого. Вытянул сжатую в кулак ручищу и разжал пальцы. На тёмной, морщинистой ладони лежало несколько длинных шерстинок серебристого цвета. Второй смахнул их на руку и, поднеся к лицу, принюхался. Урсы посмотрели друг на друга: в сузившихся щёлках глаз мелькнули жёлтые огоньки лютой ненависти. Костолом, Квашня и подошедшие полюбопытствовать охранники разом отпрянули назад. Не обращая на людей внимания, звероподобная стража двинулась в сторону деревьев. В сгустившихся тенях, казалось, их спины становились шире, увеличиваясь по мере удаления. Но это мог быть всего лишь морок, навеянный сумерками. Было точно лишь одно: никто из обоза купца не хотел оказаться на месте того, за кем последовали урсы.

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908170199

ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ!

ВСЕСЛАВ ВОЛК

Крохотные чёрные, венчанные острыми коготками, ручки раздвинули ветки кустарника. Следом показалось уродливое сморщенное личико цвета угля: вздёрнутый носик тихонько засопел, желтоватые глазёнки с вертикальными зрачками пробежали по сторонам. Существо довольно проскрипело и маленькими перелётами помчалось вперёд. Крохотные кожистые крылья не могли поднять тело бесёнка на порядочную высоту, но вот скорости ему было явно не занимать. Бесёнок внезапно остановился, словно уткнувшись в невидимую стену. Остроконечные ушки застыли, придавая сморщенной мордочке удивлённое выражение. Чертик весь обратился в слух: показалось или нет? Ушки беса выделили – уловили? из окружавшего его лесного шума очередной толчок. Словно брошенный пару минут назад в омут камень пустил наверх пузырь воздуха. Ещё толчок. Нет – не показалось, полтораста лет – а слух по-прежнему острый. Сердечко-то где-то рядом бьётся. Может, олень, а может и не олень…. Перед желтоватыми глазками промелькнул искомый образ: чешуя кольчуги, глазницы шлема, плащ из серых шкур, чёрная секира. Бесёнок пискнул и чёрным пятном метнулся на звук.

Зарывшись лицом в мягкий мох, у корней поваленной ели неподвижно лежал человек. Рядом покоилась аккуратно сложенная кольчуга, на ней в круге широкого пояса лежал шлем, блестела затейливыми рунами секира. Бес довольно оскалился: блеснули мелкие зубки, по ним чёрной тенью пробежал раздоенный язычок. «Сильный воин, наверняка, сильный. Но такой беспомощный сейчас»,- жёлтый огонь в глазёнках запылал ярче, проникая под иссечённую полосами шрамов плоть - «запятнанная кровью по уши, но душа есть душа, и нет ни на земле, ни под землёй ничего вкуснее». Чёрное личико склонилось над телом. Раздвоенное жало языка заплясало на остриях зубов, как одержимое. Расправив коготки, к белой коже потянулись трясущиеся от возбуждения ручки.

«Курдуш!» - взорвался в головёнке беса низкий скрипучий голос. Чертёнок, сжимая узкими ладошками крохотную голову, метнулся к ближайшему дереву и взлетел по стволу, оставляя на коре бороздки следов. Из-за листьев показалась угольная мордочка, искажённое болью личико приобрело злобное выражение.
К лежащему викингу подошёл высокий человек в серой, расшитой причудливым орнаментом робе с капюшоном. Не обращая внимания на беса, скалившего в бессильной ярости зубы, человек склонился над телом и начал тихонько шептать….

- Запах мха, даже в сухую погоду до последнего сохраняющего дух лесной сырости. Глубокий вздох. Кто это там бубнит, неужели старуха Хель с довольным бормотанием расстилает брачное ложе? - Викинг тяжело перекатился на спину – лицо, краше в домовину кладут – и посмотрел на человека, шепчущего наговор.
- Вельмунд…. Что он забыл в лесу?

Взор воина медленно переместился со сморщенного, как печёное яблоко, лица старика на корни дерева с повисшими на них комьями земли, затем на оружие и броню, ещё дальше, туда, где в десяти локтях бесформенной коричневой грудой лежал кожаный мешок. Ага, всё-таки хитрейший из Асов – Локи не успел похитить его разум. Сумел-таки отползти подальше, а то б уже мерил шагами тёмные пещеры Нифльхейма. Из развязанной горловины мешка, как из уродливой пасти, торчала посиневшая детская ручонка. Ульвига накрыла волна дурноты. Он повернулся и только тогда встретился глазами с Вельмундом.
- Да, не рассмотрел я сперва, кто ты такой. Про то даже скальды не сказывают. Вставай уже, полно прохлаждаться. И торопись – урсы входят в лес. Беги, нам с перевёртышами пока не совладать и эта мерзость ещё… Крюк ты добрый по лесу дал, но это только во благо - дольше искать будут. А я пока след переведу…. Через два дня и встретимся. На закате, под грозовой сосной – она одна такая, увидишь – сразу поймёшь. Наокрест над всеми возвышается, издалека видать. Квашня всегда по тому пути ходит.

Викинг встал, отряхнулся и начал быстро облачаться. Нырнув в кольчужную рубаху, опоясался, водрузил на голову шлем, щёлкнул застёжками мехового плаща. Задвинув за спину секиру, посмотрел на старика в упор.
- Пошли со мной. За урсами ползёт сутулая дочка Локи, как бы она тебя не зацепила.
Старик не отвёл взгляда, дослушал до конца и, наконец, кивнул, как о деле давно решённом, и невесело усмехнулся:
- Я уже сорок лет, как мёртв. Да к тому же, не стану ж я сидеть, сложа руки - ждать костлявую в гости. Ступай уже. Поспеши.
Ульвиг крутанулся на носках и, не оборачиваясь, побежал. Петляя между стволами деревьев, викинг бесшумно скользил вперёд.
Старик посидел немного и тихо, но требовательно позвал:
- Курдуш.
С дерева, хлопая перепончатыми крылышками, спрыгнул бесёнок и, всё ещё скалясь, подбежал к Вельмунду. Старик на его гримасы внимания не обратил и, как ни в чем, ни бывало, продолжил:
- Переведёшь след к реке. Поспеши, урсы близко.
Маленький костяной ножик упал наземь, и чёртик, проворно схватив его, кинулся к следам викинга. В мгновение ока, вырезав пласт пушистого мха, по очертанию отдалённо напоминающий волчий след, Курдуш исчез в зарослях. Возникнув через миг, он споро принялся за следующий. Старец встал и пошёл в сторону стоянки - бесёнок не подведёт, успеет в срок вырезать следы, раскидает их по лесу до берега реки, в точности скажет нужное слово – и срастётся вырезанный мох с травами и землёй, тогда уж даже сам Вельмунд только с превеликим трудом сумеет отыскать подмену.

Две огромные бурые туши, каждая размером с дикого быка, тяжко ступая, треща поломанными ветвями, бежали по ночному лесу. И страшен был этот бег – казалось, даже могучие дубы, попадавшиеся на их пути, старались двинуться в сторону, насколько позволяли вклинившиеся в тело матери-земли длинные корни. Старый, украшенный многочисленными шрамами зубр, едва только увидав горящие жидким янтарём глаза, ринулся сквозь заросли прочь, мыча, точно годовалый телёнок. Урсы бежали по следу, даже не наклоняя к земле уродливых морд,- след был ещё достаточно свеж. Рокот глухого рычания рождался в горле, нескрываемая злоба полыхала в глубоких глазницах. Урсы рвались вперёд, оставляя позади широкую выломанную просеку, постоянно обгоняя друг друга, стараясь добраться до вора первым. Чтобы почувствовать, как под тяжким ударом с хрустом сомнуться кости, как жертва, хватанув воздуха, через мгновенье выплеснет в ночь вопль боли. Чтобы увидеть в недрах распахнутых глаз тот дикий необоримый ужас. Чтобы зачерпнуть этого ужаса и искупаться в нём с ног до головы. А потом припасть к искусанным в кровь губам и, смотря в мутнеющие глаза, высосать из холодеющего тела блеклую дымку души.

Лагерь не спал. Угрюмое молчание повисло над кострами, даже огонь неохотно глодал припасённый хворост, постепенно сдавая позиции перед безлунной ночью. С берега реки раздался полный разочарования рёв, и люди вскочили на ноги. Даже с расстояния в полтора рёста было видно, как на узкой песчаной полосе у реки бесновались в бессильной ярости две громадные тени, временами оглашая притихшие окрестности раскатами грозного рёва, давая молчаливым небесам нерушимую клятву добраться до ряженного в серую шкуру дерзкого вора. Вскоре налетел сын могучего Стрибога, светлокрылый восточный ветер, и разогнал облака; на небесном куполе засияли звёзды, на срединный мир глянул жёлтый глаз луны - боги услышали клятву и теперь заинтересованно следили за развитием событий.
***
Дни шли своим чередом: обоз тихо плёлся вдоль реки, Черпачок помешивал своё незатейливое варево, воины ходили в дозор и охраняли лагерь по ночам. Костолом, вернув себе прежний пыл, ходил по стоянке, выпятив грудь, да покрикивал на охранников, обходя таинственную повозку по широкой дуге. Урсы сочились злобой, и никто по доброй воли не появлялся в дальнем углу лагеря, чтобы не попасть под ненавидящие взгляды, что, казалось, заглядывали в самую душу. Об исчезновении викинга никто и не упоминал, лишь Квашня сделался задумчив и всё чаще, вспоминая о наполовину уплаченном жаловании, вздыхал: «Мол, не удержался варяг и сделал ноги, едва узрев невиданных в заморских землях чудищ». Стоян и Девятко несли службу с приставленным к ним Ослабкой Говоруном, прозванным так из-за вечной, к месту и не к месту болтовни, временами сожалея о сбежавшем молчаливом северянине. Старец же Велимудр всё чаще смотрел на солнечное небо, мысленно упрашивая деда Даждьбога поторопить бег небесной колесницы.

Ульвиг восстанавливал силы, постепенно оправляясь от одолевшей его слабости, на время изгнанной из крепкого тела наговорами Вельмунда. Девственные леса, пойманные в силки жирные зайцы да ключевая вода вернули ногам лёгкость, рукам твёрдость, а глазам зоркость. И по-прежнему неслышен и скор был его шаг, и как влитая сидела в руках секира, под серым льдом глаз мерцало железо. Время залечило разум, подновило тонкой иглой обветшавшие швы воспоминаний, и теперь викинг чаще вспоминал о старых ноющих ранах, незаживающими шрамами полосовавшими душу. Вспоминал о дочери князя Мстислава, по - северному – конунга Мстислейва, красавице Ольге, с роскошными русыми волосами, заплетёнными в тяжёлую, налитую, словно спелый колос, косу. О её бездонных газах, - одном зелёном, другом карем – смешливо и бесстрашно смотрящем на него. Она всё чаще снилась ему на летящем в битву свирепом жеребце, в лёгкой кольчуге, словно облитая серебром, со сверкающем клинком в руке. Недаром он называл её Хильд – битва, как одну из валькирий. И, видит Один, она была не против. Где она теперь – гордая, неприступная, как береговая скала, о которую разбились волны его суровой северной любви?
Викинг переходил с шага на бег, и, полнясь гневом, не щадя ног, рвался вперёд. Пред внутренним взором мелькали образы, подстёгивающие гудящее от напряжение тело, полосуя огненной плетью душу: умирающий брат невидящими очами смотрит в облака, туда – в Валгаллу, где Отец павших поднимает кубок за нового воина. Клятва мести – кровь за кровь, до последнего вздоха – горящий дом Хаки Гордого, первого из вероломных воров, под покровом ночи похитивших жизнь родича. Натянутое, как корабельный барабан, горло Крума, зияя красным оврагом, выплёскивает в огонь жизненную силу.
Мелькали перелески и поляны, проносились чащобы и завалы, блестела солнечными бликами синяя ширь реки, проглядывая сквозь переплетения кустов и деревьев…

Сколько часов в предельном темпе бежал викинг – то известно лишь Асам. Наконец, усталость прогнала красную пелену ярости с глаз, и серый лёд вновь поселился в их глубине. Ульвиг, тяжело дыша, шагал по сочным стеблям трав, поднимаясь на прибрежный обрыв. Внизу, в полтораста локтях, катила волны беспокойная река. Вид с береговой крутизны открывался на много рёстов, наверное, столько видят лишь вороны Одина – Хугин и Мунин, ежедневно облетающие весь мир. Викинг остановился и присел на корень гигантской, в три охвата сосны, единолично правящей обрывом. Корень сам по себе был толщиной с корабельную мачту, деревянным копьём пронизывая глиняное тело холма. Викинг привалился к шершавой поверхности ствола. Ульвиг повернул голову и увидел, как на потемневшей от веков коре проступали цепочки рун. Руны были словенскими, непонятными. Резали их, когда сосна была ещё молодой, да и резчик давно умер, но кто-то старательно, раз в несколько лет заботливой рукой подновлял древние письмена. Северянин посмотрел вверх: на фоне утренних облаков, возносилась над обрывом лысая верховина исполинского дерева. Источенная ветрами белела она на коричнево-зелёном покрывале земли. А в самом верху, куда во время гроз словенский Перун метал не знающие промаха копья, чернела обугленная деревянная плоть. «Вот, значит, какая ты, грозовая сосна. На исходе дня сюда придёт Вельмунд, обещавший в обмен на помощь привести к последнему кровному врагу. Помощь за помощь. Кровь за кровь…. Ярл Вит, Тор свидетель, скоро из дома твоего послышится плач, и люди твои почернеют от горя».

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908170200

ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ

ВСЕСЛАВ ВОЛК

Ласково солнце в словенской земле. Греет оно долы да курганы, веси да грады. А городов в словенской земле – ой, как много. Недаром прозвали её Гардарики – страна городов. Умоет и причешет солнечным светом благодатную землю, подарив приплод да урожай. Потому и чтут словене прежде всех Даждьбога-солнце, кто ж ещё так позаботится о разбросанных по земле-матери племенах? И хоть рода да племена – каждое по своему кличут, а всё одно знак единый на одёже носят. Коловрат называется. И показывает небесному светилу вышитый знак – кто свой - словенин, а кто - пришлый. И тогда уж клади-не клади богатую требу в назначенный час – всё равно прознает ясное, кто есть кто. Но бывает и такое, что и чужаку улыбается дед Даждьбог ласковей, чем иному из своих. Так как, прежде всего не по одёже и родовым знакам судят людей, а по поступкам.

Ульвиг лежал под грозовой сосной. Ласковый ветерок играл с густыми волосами, теребя белёсые пряди, расчёсывая их чуткими пальцами. Солнце грело тело, медленно, но верно выкрашивая его в цвет луковой шелухи. Глаза викинга были прикрыты. Мысли катились, словно волны родного северного прибоя, неспешно омывающие прибрежные камни. О еде можно было не беспокоиться – под многопудовым камнем в глубине леса, чтоб не добралось охочее до лёгкого корма зверьё, лежали аккуратно завёрнутые в мешковину полоски сочной зайчатины.
Облака тянулись белыми клочьями по небесной реке, удивляя неповторимыми очертаниями. Словно белые щиты, поднятые над синими парусами в знак добрых намерений. Утреннее спокойствие постепенно затопило тело, наливая веки, принося добрые сны. Ульвиг видел себя мальчишкой: намаявшись за утро таскать жирную треску, прилёг он на покрытое чешуйками дно лодки и спокойно уснул. Зная, что спокойное море родного фиорда донесёт к берегу, туда, где в разогнанной утренним ветром дымке высился длинный и низкий дом, в котором его ждали отец и братья….

Сказывают скальды, что давным-давно была у коварнейшего из Асов – Локи и другая жена. Звали её Ангурбода – Провозвестница Скорби. И подарила она лукавому трёх детей. Первый был Фенрир – громадный волк, росший настолько быстро, что боги смогли остановить его лишь колдовской цепью, пока он не пожрал всё сущее. Вторым был Ёрмунганд – мировой змей, спеленавший своим телом весь срединный мир. Третьей была великанша Хель – наполовину синяя, наполовину – цвета мяса, сосланная Асами в серые подземелья править ратями мертвецов. И ждут ужасные отпрыски, и боги ждут часа, названного Рагнарёк – сумерки богов – время великой битвы, после которой обновятся земля и небо, и засветит негаснущее солнце. Но будет это ещё не скоро….
А самые старые из отведавших мёда поэзии задумываются и сказывают о том, что качались дети Локи в сотворённых руками глубинных гномов колыбелях, и после того, как выросли, попросили подгорные умельцы колыбели назад. И сковали из тех железных корзин, ещё сохранивших тепло чудовищ, смертоносное оружие. Вышел из колыбели Фенрира меч, острый, как волчий клык. Назван он был Тюрвинг, и, будучи вынут из ножен, обязательно уносил чью-то жизнь. Из колыбели Мирового змея получилось копьё – Ормодд, названное так потому, как в точности повторяло очертания змеиного тела. А из колыбели владычицы преисподней выковали гномы секиру, которую так и назвали Хель. Были те клинки черны, как тьма, в которой они ковались, и такого же цвета были их кровожадные сущности. И было то оружие настолько искусно сработано, что устрашились Асы и послали гонцов разыскать смертоносную сталь, содержащую в себе сущность детей Локи и великанши из Йотунхейма. Но нашли посланцы богов лишь потухший горн, да куски остывшего железа. И, что вроде бы не удержали ни море, ни земля зачарованное оружие, и бродит оно с тех пор по миру людей, попадая рано или поздно в руки великих воинов, имеющих силы напоить голодную сталь. Вот так-то….

В мирно плывущих облаках показалось бородатая голова. Была она цвета небесного тумана: белые глаза грозно взирали на срединный мир, седая борода развевалась в вышине. Вот вздулись и опали серые щёки, похожие на исполинские кузнечные меха, и в бездонной высоте родился ветер,- то могучий Стрибог послал своего старшего внука Хладовея пасти стада облаков. Радостно принялся за дело леденящий северный ветер: полетели в стороны клочья небесного тумана, на смену им понеслись тёмно-серыми кораблями тучи. Небесная твердь исчезла, затянутая облачной пеленой. А с юга, наперекор ледяному ветру, неотвратимо надвигалась чёрнильная туша, издалека блестя вспышками молний. И хоть не хватило сил у могучего Хладовея остановить тёмную громаду, всё же замедлила свой бег грозовая туча, растянулась рваным покрывалом до горизонта, приведя за собой беспросветную серость.
Ульвиг пробудился, едва только один из быстрых стрибожьих внучат, пролетая мимо, коснулся крылом его щеки. Вскочив на ноги, викинг удивлённо отметил про себя, что день уже подошёл к концу, и что это на него нашло? Постарался припомнить сны, но как всегда бывает, после пробуждения уже мало, что вспомнишь. Руки ощущали приятную тяжесть секиры,- и когда успел? А разум настойчиво напоминал, что секиру в кожаном чехле уложил подле себя, когда прилёг в корнях грозовой сосны.
Викинг недоуменно пожал плечами и вдруг насторожился: зачарованный топор дрожал в руках. Но дрожь - не дрожь, скорее – трепет – не так вела себя верная секира, чуя близкую битву. Это билась в чёрном лезвии не злая ярость сражений, то было предвкушение встречи с чем-то знакомым и родным. Глаза сами взглянули на спуск. По травяному откосу поднимался Вельмунд.

Старец явно спешил и, сгорбившись, завесив лицо ширмой спутанных волос, помогая себе резным деревянным посохом, семенил к Ульвигу. Викинг, привычным движением закинув за спину секиру, смотрел на старика. Под серой робой обозначились острые костлявые плечи, согнулось немолодое тело, неся на горбу тяжесть прожитых лет. Подойдя почти вплотную, Вельмунд поднял голову и откинул с лица спутанные волосы, и викинг едва удержался, чтоб не отшатнуться. Под дряхлой кожей, жёлтым пергаментом обтянувшей череп, вились чёрными змеями жилы. Глаза словно залили молоком, из них слепыми бельмами смотрела на Ульвига сама вечность. Рот, бессильно ощерившись пеньками то ли сточившихся, то сгнивших зубов, что-то тихо шамкал. Поднеся ухо почти вплотную к этой зловонной расщелине, викинг сумел-таки разобрать в тихом шёпоте слова: «Вырой мне яму под сосной».
С тихим шелестом выполз из ножен скрамасакс, и северянин споро принялся за работу, поглядывая на небо,- работать под ливнем тяжело, следовало успеть до грозы. Согбенный Вельмунд, казалось, за пару минут подряхлевший ещё лет на сто, сидел у дерева, задумчиво глядя на викинга. Хотя, что он там мог видеть? Неумолимое время завязало усталые глаза белой повязкой, давая им отдых после долгих лет службы.

Сталь неистово вгрызалось в землю. Горсти земли летели в разные стороны, постепенно вырастая в пахнущие сыростью маленькие курганы. Ульвиг приподнялся с колен и рукавом вытер пот, мелким бисером облепивший лоб и виски. Яма глубиной где в локоть, а где почти в полтора начиналась под корнями и рублеными краями повторяла абрисы человеческого тела.
Вельмунд спокойно кивнул и тяжело бухнулся на колени – видно, сил передвигаться уже не осталось. Заляпанный глиной и землёй викинг кинулся вперёд, подхватил немощное тело. «В яму… и засыпь землицей»,- прошамкал в ухо щербатый рот. Ульвиг тяжело засопел: бывало, конечно, что в голодные годы стариков и детей уводили в лес, и какой-то там конунг при наступлении врага, которого не мог одолеть, приказал схоронить себя в кургане живого, но всё же мысль хоронить человека заживо оставалось для него дикой. Затянутое в мешковину серой робы тело старика весило, как у ребенка: время – старый вампир выпило из него все соки. Встал. Осторожно опустил набитый костями мешок в свежевырытую яму. Кивок Вельмунда: «мол, засыпай уже». Руки вязли во влажной земле, пласты глины уверенно ложились поверх шитой орнаментом материи. Вырытая яма, словно жадные коричневые губы, постепенно смыкала края: исчезли подвески-обереги у тонкого пояса, сложенные на груди руки – этот вечный жест мира и печать покойника. Северянин с остервенением зысыпал яму, и с первыми каплями всё было кончено. Могилу можно было не ровнять – гроза причешет земляные вихры, обмоют и разгладят неровности косые струи дождя.
Ульвиг встал и, не оглядываясь, пошёл в лес – под лысой сосной от дождя не спрячешься, а то гляди, и Перун стрелой зацепить может. Присел на поросший мхом древний валун, который подпирал сбоку молодой дубок, глядя на свежевскопанную землю, под которой нашёл покой старец, задумался. Раздался треск, воздух наполнился запахом жжёного дерева. Викинг посмотрел вверх, туда, где, просвечивая сквозь переплетённые ветви и листья, ярким факелом горела грозовая сосна. Но, резко вспыхнув, небесное пламя не могло долго есть сырое дерево и, отступая перед сыростью и влагой, гасло, как и сотни раз перед этим. Перун ещё два раза штурмовал древесную башню, наполняя разреженный воздух ароматами угля и пепла, гремя далёкими громами.
Гроза, наконец, отбушевала и поплыла дальше, блестя вспышками молний, вонзающихся кривыми мечами во врагов словенского бога. Дождь плескал в лицо мелкой моросью, дышал сыростью, добираясь дробными каплями до человеческого тела. Ульвиг сидел на валуне, нахохлившись, и кутался в меховой плащ. Заухала в лесной глуши далёкая сова. Большой ворон тяжело пролетел над обрывом, сделал один круг, другой…. Поднимаясь всё выше, птица захлопала крыльями, на мгновенье зависнув над всё ещё дымящейся верховиной грозовой сосны, и приземлилась на толстый обломанный сук недалеко от верхушки. Со спины ворона то ли свалилась, то ли скатилась проворная фигурка и, цепляясь за неровности и шероховатости дерева цепкими коготками, по спирали огибая многовековой ствол, в мгновение ока спустилась наземь. Курдуш понюхал рыхлую свежую землю и, проскрипев самому себе какое-то словцо, уселся на толстый корень и подпёр рукой морщинистую мордочку.
Время шло: вот скатилось с небосклона и кануло в море огненное колесо, в царство теней превратила зелень лесов великая кудесница ночь, проснулись все те, кому тяжко жилось под сенью дня. Но Ульвиг, как впрочем, и Курдуш, не потерял зрения в ночной темноте. Только глаза поменяли цвет на гораздо более светлый. Потому викинг и увидел то, что происходило на обрыве под сосной.
Пробили рыхлую землю пять заострившихся пальцев. Расбрасывая земляные комочки, рука высунулась на кисть, затем – на локоть, и принялась яростно разрывать могилу. Вскоре из земляных пут вырвалась вторая рука и начала помогать сестрице. Курдуш, угольно-чёрной тенью метавшийся между конечностями, о чём-то радостно пищал, помогая хозяину. Глаза викинга чуть расширились, и теперь белели двумя точками из ночных зарослей. Руки мертвеца копали, как одержимые, – видно, залежался на том свете. Раздался протяжный стон, и Вельмунд сел. Протерев от налипшей землицы глаза, старец подвигал ногами и наконец, выбравшись целиком, встал и пошатываясь прошёл несколько шагов. Прислонился к шершавому стволу гигантской сосны и часто задышал. А потом позвал в темноту:
- Ульвиг, подходи… не бойся.
«Да я и не боюсь, хотя не по себе немного»,- подумал викинг, но ничего не сказал. Положил огрубевшую ладонь на рукоять ножа, осторожно, стараясь не задеть широкие листья кустов, ещё хранящих целые лужицы дождевой воды, двинулся вперёд,
Вельмунд, правду сказать, выглядел помолодевшим. Длиннные волосы, щедро разбавленные сединой, были откинуты назад, открывая высокий загорелый лоб, кустистые брови, озёра высильковых глаз. Старик улыбнулся – во мраке блеснула белая кость зубов. Королевская осанка – не скоро ещё согнут годы сильную спину, преклонят на грудь благородную голову. Да и голос, словно журчащий ручей,- поневоле остановишься послушать. Курдуш чернильной кляксой сидел на обтянутом серой тканью плече и вылизывал крохотную ручку.
Викинг, не веря глазам, подошёл вплотную. Молча раглядел улыбающегося старика, сел на торчащий корень.
- Трижды метал золотые стрелы Перун, и трижды грозовое дерево подставляло своё тело. Видел бог-громовик ту нечисть, что пряталась под корнями мёртвого древа, да только неугодно старому Сварогу её истребление. И видит Великий, хоть хозяин той нечисти, как и всякой другой, Чернобог,- ан всё одно свету служит,- старик прочистил горло и продолжил: - И сорок лет уже те качели качаются. Сорок лет живу - ни жив, ни мёртв - по нескольку раз в год закапываюсь, умираю…. Но вновь, хотя и скрипит зубами злая Морена, а всё одно отпускает. И выдворяя меня из Нави, отдаёт лоскут молодости – дескать, живи, пользуйся моей добротой – а потом, как улыбнётся голым черепом – а всё равно ко мне вернёшься, тогда долги и воротишь. И холодно, и тревожно мне после этих слов, но радостно – стоит вернуться из сумрачного, тёмного царства Морены и взглянуть на звёзды, послушать, как поёт ветер, посмотреть спешащие вдаль волны, и радость забирает тебя предельная. И продолжаешь бороться, существовать.
- Так,- только и сказал северянин,- а этот откуда?- кивок на бесёнка.
- А… это Курдуш, после первого поднятия из могилы смотрю - сидит на взгорке, срипит нешто. Лицом - уголь, росточком – лапоть. К тебе, говорит, с гостинцем от хозяина. Хозяин – Чернобог, то есть. А где ж гостинец – дык, я и есть гостинец, говорит. И слово мне своё заповедное нашептал. Но потом не единожды сожалел об этом. И приходится ему по большей части не души людские с пути светлого сводить, в угоду Чернобогу,- а всё больше мои указания выполнять, что Свету и служат.
И хоть скрипит бес иной раз зубами, а поделать ничего не может – словцо-то заповедное крепко у меня в памяти засело.

И лес, казалось, затих, прикладывая ухо к жутким и странным тайнам, перелетающим от одного собеседника к другому. Перестал шелестеть листьями дождь, стараясь не перебить размеренный и надтреснутый говор старца, сказывавшего о таких вещах, что прислушайся к ночной беседе случайный путник,– рассвет встретил бы седым. Поведал Вельмунд о Квашне и урсах, о том, какое зло возят те в крытой повозке. И стало в лесу ещё тише, и забывал дышать викинг, узнав, что людские муки и горе собирают купец с дружиной. А горестей на белом свете ой как много! А долго сыскать не могут - так сами и запытают ли занасилуют первого встреченного. И садят женщин со всякой нечистью в клети, а потом понесёт молодуха через девять месяцев игошу – ублюдка мертворождённого, что растёт и кормится теми муками, что собраны до этого. И хорошо случилось, что викинг, вскрыв мешок, не задохся сразу от многих горестей и мучений, что хлынули через кожаную горловину, а уполз подальше. А игош свозят со всей словенской земли хозяину, намеснику самого Чернобога на земле. И растит Хозяин чудо невиданное, да одноглазое, Лихом прозывает да игошами потчует…
И сидели бы так Вельмунд и викинг с начала ночи до первых петухов, да только прервали их неспешную беседу. Как начал сказывать старец о Хозяине, так полоснул по ушам отчаянный крик. Старик и Ульвиг вскочили на ноги, переглянулись: сомнений не было ни у кого – услышанный вопль принадлежал Данко.
Призывно чернел вокруг лес, зовя рвануть на помощь, да только звать дважды не надо было – одиноко возвышалась наокрест над всеми грозовая сосна, и не было никого у её подножья, лишь блестела жирной шкурой сырая земля, да и то – от грозы, наверное.

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908170205

ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ!

ВСЕСЛАВ ВОЛК

Мокрые ветки хлестали по голове и плечам, но викинг не обращал на это внимания. Мощное тело рвалось в длинных прыжках туда, где нужна была помощь. Кого на свою беду встретил в зарослях отрок – то скрывал под влажным покрывалом листьев лес. Рядом с Ульвигом мелькал между деревьями Вельмунд: серая, расшитая словенскими рунами роба то появлялась на открытых местах, то вновь исчезала за ширмой ветвей. Земля, щедро сдобренная за день небесной влагой, тяжко вздыхала, принимая на себя шаги северянина. Но не сдерживала: не затягивала размокшей почвой крепкие ноги, не норовила влезть в широкий шаг узловатыми корнями. Сзади по спине, сквозь набухший от влаги плащ ощутимо постукивала секира, вопрошая, будет ли ей сегодня вечеря.
Темнота тоже не являлась помехой, во всяком случае, для оборотня,- белели огоньки глаз, пронизывая ночной лес, изыскивая путь поудобнее.
Крик повторился: Асы, дайте время успеть! Петляли лесные тропы, да только вывели викинга на опушку леса. А на узкой полянке, теснясь к обрыву, отступал Данко.
Разодрана была простенькая рубашонка, змеился на мальчишечьей груди рваный след от удара кнутом. Глаза у отрока были широко раскрыты, страх глубоко засел в васильковой синеве. А вокруг него на расстоянии десяти локтей стояли пятеро - Костолом да охранники. Ульвиг опознал их по запаху, приближаясь к поляне. Сбавил скорость, потихоньку потянул из чехла топор. Можно было не опасаться, что его заметят: с листьев вовсю летели капли, в верховинах деревьев шумел ветер, да и люди были слишком заняты своим делом. Вельмунда нигде видно не было.

Говорил Хват неторопливо, с любовью поглаживая вплетённые в плеть железные шарики:
- Иди сюда, щеня, не то хуже будет.
Данко пятился к обрыву, беспокойно переводя испуганные глаза то на одного, то на другого.
- Сзади-то омут, к Водяному хочешь, небось? Поиграем с тобой да и на стоянку отведём. Я Черпачку шепну, мясца получишь.
Охранники глумливо заулыбались. Один из них принялся развязывать порты.
- Квашня мне добро дал. Ты раб хоть и смышлёный, ан всё толку мало, так хоть девкой послужишь, даром, что отроком уродился.
Из-под босой ступни скатился в беспокойную реку комок земли. Данко оглянулся: дальше отступать было некуда. Круг ухмыляющихся бородатых рож становился уже, иные уже облизывали губы, в мыслях раздевая тоненькое тело мальчугана. «Нет уж, пущай лучше Водяной будет. Жаль только гроза ужо отшумела, Перун бы такого не спустил».
Данко повернулся к охранникам спиной и, взмахнув руками, распластался в далёком прыжке….
И повис за обрывом. Тело вопреки тяге к земле-матушке, невесомо покоилось на воздушных потоках, продуваемое ветрами. Из леса выходил старец.
Полнясь гневом, Костолом ударил кнутовищем об руку.
- Шутки шутить вздумал, старый. Так и тебя научу, как с Хватом озоровать.
Согласно загомонили охранники, блеснула вытянутая из ножен острая сталь. И не сдобровать бы тут Вельмунду, да пришла из лесной темноты подмога. И какая….

Взвилось из зелёной темры мощное тело, хищно блеснуло чёрное железо, со свистом рассекая воздух. Передний охранник, разваливаясь двумя кровавыми половинами, без крика сполз наземь. Взмах, удар – и снова мертвец: начисто срубленная голова, словно кусок выдранной с дёрном земли, подпрыгивая, покатилась прочь.
Не унимался украшенный рунами топор, на оборотном замахе разломал вскинутый для запоздалой защиты меч. Брызнули по сторонам железные осколки, пропуская страшную секиру. Захрустели поломанные рёбра, воин без звука сник в траву. Он ещё полежит, свернувшись клубочком, силясь вздохнуть через боль проломанной грудины. Но сейчас он не боец более.
Свистнул, разматываясь, длинный кнут. Метнувшегося к оставшимся охранникам Ульвига ошпарило в плечо. Викинг не поморщился – царапина, не стоящая внимания.
Четвёртый охранник оказался бойцом опытным, даром, что бороды ещё толком не было. Выплыл из голенища спрятанный нож. Встрепенулся в ударе меч. Скрестились белеющие полосы стали на перехвате. Отбив…. Ещё отбив. Снова лихо свистнули кольца кнута, обожгло огнём ногу. Ульвиг на мгновенье метнул взгляд в сторону, так и есть: Хват, улыбаясь, готовил новый гостинец. Зазвенела у самых глаз острая сталь, отступила.
Правая бровь повисла рассечённым лоскутом, мешая смотреть. Глаз залило густой и тягучей кровушкой. Снова взвилось змеиное тело кнута.
Викинг пригнулся и сделал шаг назад. До сих пор сосредоточенный охранник победно улыбнулся. - Погоди радоваться, безбородый!
В который раз свистнула в воздухе плетёная кожа. Звякнул о секиру нож – ложный удар, и викинг открылся. Улыбка безбородого сделалась шире: попался!
Загудел, разрезая воздух, тяжёлый меч с закруглённым концом, метя в открытую голову. Отчаянный выпад, да только Ульвиг, как там говорят словене: тоже не лаптем щи хлебает. Нырнул прямо под удар. Безбородый аж взвыл от досады, пробовал повернуть опускавшийся меч. Но молодецким был замах, да и меч тяжеловат. Распались под остриём топора железные пластинки, нашитые на кожаную рубаху. В последний раз дрогнула шейная жила, разваленное до пупа тело навалилось кровавой тушей. Викинг совсем рядом увидел мутнеющие глаза и силящийся что-то сказать рот.

Скинул вбок окровавленное тело, шагнул вперёд. Хват осклабился:
- Да неужто ж мы с тобой рабов не поделим, а, варяг?
В левой руке свивал кольца кнут, в правой мелко дрожал меч, в глазах тлела злоба, да ещё надежда…. Нет, уверенность!
Викинг молча шёл вперёд. Что ж там у тебя про запас?
- Не трудись, варяг, я ужо подумал за обоих!- хохотал Костолом. Потом прервался.- Кровью изойдёшь, просить будешь,- а всё одно сдохнешь! Когда в запретную повозку залез, тогда тебя Костлявая и пометила. Раб -всего лишь приманка для лютого зверя.

Жалобно застонали раздвигаемые чудовищными лапами деревья, что помельче – и вовсе сломались. Неспешно, уверенные в своей силе, выступали из лесу бурые туши, один вид которых мог заставить иных воинов бежать сломя голову. Вблизи было видно, что немного медвежьего у этих гигантов. А людского – и того меньше. Высотой в два человеческих роста, лапы, что древесные стволы, морды в два раза больше лошадиных. Клыки и когти с палец взрослого мужа. Жёлтые светящиеся глаза смотрели не мигая. И в этих жутких буркалах Ульвиг ясно, словно открытую книгу, читал свою судьбу.
Позади заливисто хохотал Хват, викинг медленно пятился к нему, не сводя глаз с урсов. Монстры шли медленно и грузно, из глубоких глазниц мерцал завораживающий огонь.

Костолом подобрался, принял важный вид.
- А вот и охотники!- кивнул в сторону урсов. Кинул меч в ножны и зашагал вниз. Остановился.
- Удачи, Локид!- хлестнула издёвка. – Завтра с Хозяином увидимся, поклон передам! Посмотрел на монстров, сглотнул, стиснул на груди оберег и широким шагом заспешил вниз.

Викинг пятился, выставив перед собой секиру. На чёрном лезвии метались серебряные сполохи.
Поодаль закаркал ворон. Добрый знак! Северянин улыбнулся, и нехорошей была та улыбка. Помстилось, будто он весь в крови сидит на крупе белоснежного коня, а спереди, в седле, облитая мелкой кольчугой, маячит девичья спина. Резво машут могучие крылья, и знает каждый, то несёт его к Отцу Побед валькирия. Вот показалась бурлящая река Тунд, а за ней высится частокол Валгринд. А вот и сияющая золотыми щитами Валгалла, где уже собрались на пир избранные герои – эйнхерии. Поднимает за него полный кубок Отец Богов. И радостно, и светло на душе. Оглядывается валькирия и приветливо улыбается. Да это же его Ольга, его Хильд! Добрая смерть!
Но ласково и печально смотрит валькирия и что-то говорит ему сквозь вой ветра. Он наклоняется, и разбирает нежный шепот: «Не время, любый. Не твой час…». Срывается он с крылатого скакуна и летит сквозь ветры вниз, и секира полыхает в руках чёрным пламенем. А валькирия смотрит ласковым взглядом да кивает вслед….

Уверенность урсов рождалась не на пустом месте: помимо телесной мощи, страшных когтей и острых клыков, имелась у них и зачарованная шкура, простой стали не поддающаяся. Потому и шли, не опасаясь, лишь недоумение просвечивало из-под лютой злобы: как ты, щеня, вообще на ногах стоишь, да ещё топорик свой выставил?
Викинг стоял, как вросший в землю замшелый валун. Секира сидела в руках как влитая. Не напоминали о себе свежие порезы и места, где погулял хватов кнут. Разум был чист, дух – спокоен, как и подобает перед поединком. Сзади слышался быстрый шёпот – там оставались старец и отрок. Пускай молятся, ему нет до этого дела.
Ульвиг сам прыгнул вперёд, в кольцо лап первого урса. Проскользнул быстрой рыбой между рук-стволов. В ноздри бросился тошнотворный дух мокрой шерсти. По взметнувшемуся вслед плащу чиркнул чудовищный коготь, распарывая донизу мягкие шкуры. Северянин, используя всю тяжесть тела, рванул топор вниз. Секира вгрызлась в исполинскую лапу, перерубив её наполовину.
Чудовищный рев раздался с обрыва: казалось, будто в горах родилась и, быстро набирая силу, ухнула вниз каменная лавина. Лапа, толщиной в самого викинга, бухнула в то место, где он только что стоял. Едва успев выдернуть секиру, Ульвиг откатился в сторону. Вскочил на ноги, обернулся. Урс встал на четыре лапы и прыгнул. Два быстрых шага в сторону, закрутка, удар. Хрустнуло чудовищное плечо. Снова заложил уши рёв, но теперь к ярости примешивалась боль. - Больно! Ещё бы, я стараюсь!
Северянин не давал себе расслабиться, выкидывая прочь все ненужные мысли: в голове лёд, в руках – огонь. Ещё два шага за спину, тут уж широкий размах требуется. Прыжок, удар. Туда, где в складках щетины проступал могучий загривок. Раздался глухой хруст, словно перекатились, потревоженные течением подводные камни. Урс пал наземь, раскинув лапы. Боясь упустить бесценные мгновенья, Ульвиг запрыгнул на спину монстру, даром, что высота по грудь. Крякнув, викинг вложил всю силу в этот удар. Топор, сверкнув древними письменами, врубился в чудовищный затылок, разваливая его пополам, увязая всем лезвием.

Пытаясь расшатать вклинившуюся в череп гиганта секиру, северянин искоса поглядывал через плечо. Второй урс, косолапя, быстро приближался. Мальчик стоял спиной к обрыву, закрыв глаза. Позади него, положив руки на тощие мальчишечьи плечи, стоял Вельмунд. Из глаз у него зияла чёрная пустота, белая борода слегка подрагивала, слышался негромкий говор. - Молятся своим словенским богам – ну и ладно, лишь бы под руку не лезли. – Лицо Ульвига стало багровым - топор не поддавался. Всеотец, помоги!
Руки дрожали от невероятных усилий, свело от напряжения скулы. Секира медленно подалась назад. Краем глаза викинг видел приближавшегося урса и понимал, что не успевает. Но сдаётся лишь слабый духом, таким нет места в Валгалле!

Под ручейками пота вновь открылась рана на брови, по щеке заструилась алая дорожка. Рванувшаяся в небеса секира скинула северянина наземь. И в тот момент что-то резко по-словенски выкрикнул Данко.
Прыжком вскочив на ноги, Ульвиг глянул из-за туши. Урс стоял перед поверженным побратимом и смотрел на викинга. Янтарный взгляд сверлил Ульвига. Ну же, лютый! Подходи! Посмотрим, правду ли говорят, что у тебя чёрное сердце!
Монстр лишь часто дышал: бочкообразная грудина, повинуясь гиганским мехам-лёгким, вздымалась и опадала. Урса колотила тяжкая дрожь, словно зверь, как один из четырёх вещих карликов держал на плечах край небосклона. В бессильном оскале блестели клыки….
Викинг посмотрел на старца и отрока: Вельмунд закрыл глаза и до крови впился крючковатыми пальцами в плечи мальчишки. А Данко, не замечая расползавшийся под рубахой багрянец, смотрел синими глазами на урса. И страшно спокоен был этот взгляд. Ульвигу мстилось, будто не лето на дворе, а студёная зима. Да такая лютая стужа стоит кругом, будто бы наступила Фимбульветр – зима перед Рагнарёком, сумерками богов. Ледяной коркой схватывается пот на спине, выходит облачками пара дыхание. Свирепый ветер пригоршнями кидает в лицо колючий снег.
Да и урсу тоже досталось. Всего снегом осыпало. Заиндевелая шерсть торчит ледяными буграми. И будто бы ниже становится урс, горбится как-то….
Метель разбушевалась вовсю. Над головой чудовища тянется в морозную высоту снежный вихрь. Пригибается урс, застывает в пасти слюна. Стараясь сберечь крохи тепла, падает зверь на четыре лапы. Но холод украл животворящее тепло: густеет кровь, неистовая злоба в глазах потухает. Да и сам взгляд, казалось, стекленеет. Двумя синими кострами горит внимательный взгляд Данко, и озарённый этим небесным огнём урс скукоживается, растекается….

Дай удачу, Аса-Тор! Рванулась чёрным коршуном с неба секира, обрывая жизнь монстра. А вещие норны – Урд, Верданди и Скульд переглянулись, держа в руках две красные нити, да и перерезали ту, что потолще, а вторую отложили – не время.
Викинг ничком свалился на землю, сил не было даже стоять,- до дна иссушила яростная битва. Пришёл бы Хват – взял бы голыми руками, но не пришёл. Не для того отложили нить норны ….

Упало ещё одно тело. Тишина. Чей-то шумный вздох. Голос Данко:
- Деда, что с тобой! Что тут…. Молчание. Тишина. В лес вернулся ветер. Заиграл, зашумел. Тает пушистый снег. Лето вновь вступает в свои права.
Викинг подтянул под себя окровавленную, заснеженную секиру, подложил под голову. А плащ-то зашивать придётся, не из худших ведь…. Веки смежил спокойный сон.

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908170209

ЖДЕМ ПРОДОЛЖЕНИЯ!

ВСЕСЛАВ ВОЛК

Глава 7

Трава. Сочная и зелёная-зелёная, словно вырезанная умельцем, который вряд ли родился в мире людей, из блестящих изумрудов. Долго, видимо, трудился над ней мастер, а потом, скорее всего, дабы не погибло творение, сотканное из тончайших, невесомых нитей-травинок, не потускнело без солнечного света, не сломалось на ветру – вдохнул в свою работу жизнь, да ещё какую! Шелестит под ласковым ветерком шёлковая мурава, колышется изумрудное море, точно мягким собольим мехом, нежит кожу. А придёт осень – поменяет травушка летний плащ на жёлтый, осенний. Подует зимний ветер – спрячется под пушистой снежной накидкой, до весны тая жизненное тепло, чтобы под первыми лучами солнышка воспрянуть и всю весну петь песнь пробуждения. Бархатистый голос её поначалу будет слаб, но, набирая силу под весенними грозами и благодатным солнечным теплом, зашелестит вскоре, вторя дуновениям ветра. Но это будет ещё не скоро, а пока, слегка прикасаясь к коже мягкими руками, дразнит и щекочет налитыми стеблями уставшее тело. И, кажется, будто лежишь на ярком летнем одеяле, набитом мягчайшим гагачьим пухом, и вставать не хочется.
А недалеко от человека, выступает из земли серо-рыжая спина валуна. Но то вовсе не голова великана-йотуна, загнанного в земную твердь молотом рыжебородого Тора – Мьольниром. Камень хоть сам мёртв уже с рождения, служит домом для седого мха и рыжих лишайников, сумевших-таки укорениться на гранитной глыбе. А ещё на камне сидит мальчик. Улыбается безмятежно да лукаво посматривает на человека васильковыми глазами. И тепло, и солнечно становится на очерствевшей душе от этой искренней радости, что изливается с конопатого лица мальчонки. Но пора и честь знать…
Ульвиг приподнялся на руках. Пробуждение далось нелегко, словно викинг до утра сидел за дружинным столом: голову окольцевали железным обручем, а потом, видимо, поджали застёжки. Ночной бой, без остатка высосавший силы, оставил после себя чугунную тяжесть в занемевших ногах и руках. Светлые Асы! Выжат, словно стираная рубаха.
Ноздрей коснулся густой запах хвои, листвы, каких-то ягод. Белёсые пряди съехали по щеке, закрывая уродливый шрам. Рука, отозвавшись сигналу мысли, медленно отвела волосы, заложила за ухо. Вельмунд, склонившись над викингом, протягивал скрученную бересту, из которой и тянулся травяной аромат.
- Что это?- варяг поморщился: разбитое тело, внутренне не соглашаясь на какое-либо движение, с трудом перекатилось на бок.
- Пей, поможет!
Глоток, другой. Тягучая жидкость мягким огнём влилась в горло. Из живота медленно, но неуклонно поднимались волны мягкого тепла - так что там пьёт Отец Побед, восседая на Хлидскъялве?
- Нам теперь путь один – в Белый Яр, к Хозяину с Витомиром. Квашню ужо не догнать, поди сегодня там будет. Но прежде всего, надобно оружье сыскать – на Хозяина управу. Знаю, где оно водится – на Мертвящем болоте, тут недалече. Туда и пойдём, - старец повернулся и пошёл к краю обрыва.
Тело ожило. Викинг встал на ноги и смог, наконец, обозреть поле ночного пира, на котором, упившись до смерти ратным вином, недвижимо лежали тела…. Почему-то все человечьи.
На месте припорошенных снегом урсов, затянутых скорлупой тонкого льда, Ульвиг увидел двух мёртвых людей: заросшие нечесаными космами
бурых волос, огромные, даже после смерти хранящие отпечаток той мощи, которой прошедшей ночью бросил вызов северянин, лежали звероподобные гиганты друг возле друга, словно стараясь обнять один одного руками-брёвнами.

Поднатужившись, викинг стащил искромсанные тела в кучу. Груда трупов, бледных, с почерневшими ранами, над которой вились мухи, распространяла вокруг себя сладковатый запах разложения. Данко очерчивал круг, водя по земле острым суком. Ходил посолонь да знай себе, поглядывал на небесное светило – помоги, дедушка Даждьбог, внуку!
Ульвиг проверил оружие, погладил чёрное топорище, сокрушённо вздохнул два раза: сначала, когда взглянул на раздвоенный урсовым ударом плащ, потом, когда взглянул на спутников – странное всё-таки племя – словены, и Боги у них странные.
Круг замкнулся, Вельмунд перенял сук из рук мальчика и начал резать на травяном покрове обрыва руны. Опять же – словенские. И хоть викинг понимал, да и то с натугой, лишь письмена своего народа – он без труда узнал руны огня.
- Огонь!- в изломанное тело разум возвращался последним.
- Светлый да очищающий!- торжественно произнёс старец. И принялся взывать к силам, не подвластным пониманию викинга.
Грозен ты, седовласый Перун! Ясен ты, тресветлый Даждьбог! Услышьте внука своего, верного Роду Вседержителю и после погибели! Пришлите брата своего младшого на подмогу. Негоже поганить землю-матушку мёртвой скверной. Огонь Сварожич, к тебе взываю:
из кузни горячей,
с лучины тлящей,
из печи гудящей,
из углей трещащих,
из древа сухого,
из дыма густого,
из молнии яркой,
с пожара жаркого….

Викинг на всякий случай вышел из круга, а старец медленно поднимал руки, глаза подёрнулись бельмами. Данко прижался к ноге северянина.

….и слово моё крепко!

Блеснул из небесной синевы огненный луч: Даждьбог повернул золотой щит солнца. Откуда ни возьмись, возникло густое, тёмно-синее облако. Блеснула вдалеке молния, другая. Неслись в грозной туче Перун с Дивой-Додолой. Сверкнула ярким пламенем грозовая секира, ударила слепящая синяя молния прямо в смердящую кучу. Задвигались мертвецы: открылись пустые глаза, поднялись ещё живые волосы, в воздухе запахло паленой плотью. А из начертанных рун взвился навстречу отцу-небу святой, очищающий огонь….

Оставляя за собой пылающий круг, спутники двинулись дальше. Обдумывая увиденное, каждый думал о своём, повисло молчание.

…Лес расступился, уступая болоту. Не особо вязкому, но не менее обманчивому: Данко, провалившись по пояс в булькающую трясину, долго трясся да всё посматривал вокруг на кажущиеся твёрдыми мхи. А мха, надо сказать, хватало – зелёный мех покрывал болота сплошным ковром. Кое-где торчали красивые и острые стебли осоки.
Ещё здесь росли берёзы: безлиственные, покрытые бирюзовым лишайником стволы редкими копьями торчали на усаженных буграми кочек островках.
У многих, шедших в тот год этими болотами, складывалось ощущение, будто идут они по кровавому следу – точно свернувшиеся и только-только загустевшие кровяные капли усеивали мшистые просторы болота – всюду, куда доставал пытливый взгляд, рдели капли-бусины наливной клюквы.
Путь проходил спокойно: только вступив во владения болотника, Ульвиг нагнулся и, так, чтобы никто не видел, сунул под ближайшую кочку полоску мяса – тебе, Багник, пропусти без ущерба!
Однако обитали тут и другие духи: то кто-то смеялся вдалеке тихим радостным смехом, так что подмывало подойти, словно к родичу, первому узнавшему хорошую новость – но Вельмунд присоветовал на то внимания не растрачивать, не то здоровье положить можно, гонявшись за таким вот смехом по болоту, а то – и жизнь. Бесицы-трясавицы, мол, игрища затевают.
А ещё кашлял позади и впереди Боли-бошка – место то ягодное! Подойдёт, печальными глазами посмотрит, вывести из леса заплутавшего попросит или ещё что: сумку утерянную разыскать, припасами поделиться. А сам - старичок-с-ноготок, грусть так и капает. Но горе тому, кто, взглянув в зелёные зенки, не разглядит под ширмой печали злого лукавства – хорошо, если через пару дней разум от боли не расплавится.
Болото как болото. И с чего его прозывают Мертвящим? Ох уж эти словенские прозвища!

Зеленые мхи постепенно меняли свой цвет на жёлтый и коричневый, словно высыхала на старой тряпице кровь. Кое-где стали попадаться куски скальной породы: островерхие, бурые с красноватыми вкраплениями. Деревья стали встречаться всё реже, торчали временами сухими палками из ржавой шаткой почвы. Вельмунд всё чаще хмурил кустистые брови, Данко с каждым шагом становился бледнее.

… Обломок породы, словно обтянутый шкурой урса, возвышался над небольшим болотным островком. А под ним сидел воин, свесивши голову на грудь – ни дать ни взять, отдыхает. Только вот отдых этот длится уже, видимо, давно: ржавая кольчуга свободно висит на источенном смертью теле, траченный болотной сыростью меч нетвёрдо обхвачен костлявыми пальцами. А ещё по всему островку, как и на многих соседних, валяются искромсанные щиты да поломанные мечи и копья, коими много лет пировала ненасытная болотная ржа. Славная битва отгремела тут в минувшие зимы!

Вельмунд остановился, сделал пальцами знак, отгонявший нечистую силу, что-то прошептал. Викинг недоуменно пожал широкими плечами – вал как вал - мертвец, то есть, по-словенски, - эка невидаль. Уверенным шагом двинулся дальше. Принимай гостей, Мертвящее болото!

Почва стала твёрже – даром, что ли здесь валялись обломки кремня. Верный топор забился за плечами, да как сильно! Что ж тебе неймётся, дружа? По чёрной поверхности лезвия бродили серебряные сполохи, плясали хитросплетения рун, но что они означали? Владеть секирой викинг умел как никто другой, но какую тайну таила в себе чернолицая подруга – о том сказать никто не мог. Может Вельмунда спросить? У того в голове за столько зим, наверняка, есть ответы на все вопросы.
- Вельмунд…- викинг оглянулся и застыл, так и не закончив фразу: старик и мальчик смотрели ему за спину – один прищуренными глазами, другой – расширенными.
Ульвиг услышал скрежет звеньев кольчуги, долгие годы умываемой дождями, распятой вблизи болотной воды. Кольчуги, что много зим назад служила живому человеку, а после была чешуйчатым саваном воина, навсегда уснувшего в глуши болот.
Северянин быстрее молнии обернулся, зачарованная секира грозно глянула в сторону противника…
Вал поднимался: сыпалась сухим песком рыжая ржа, срывались бирюзовыми хлопьями снежинки лишайника. Костлявые ноги подогнулись, мертвец попытался сесть, но неудачно. Упал набок - отвыкли некогда резвые ноженьки ходить по земле. Оперся о кремнёвое плечо валуна, выпрямил ноги, разогнулся.
Глянули из-под спутанных косм провалившееся глазницы, в которых ничего живого уж точно не было. Там где некогда смеялись красивые глаза – теперь клубилась тьма, чёрным огнём полыхала ненависть ко всему живому, к тем, кто ещё дышал, радовался, жил….
Ульвиг пошире расставил ноги, пальцы, стискивающие резной черен топора побелели. Сейчас вал подойдёт, и викинг развалит его одним точным ударом наискось: от левого плеча до правой ноги. Но мертвец оскалился, поднял ржавую полосу меча и со звоном ударил о кремнёвый валун. Сквозь рыжий налёт проглянула сталь, высекая искры, меч пробороздил по бурому боку камня, оставляя после себя белую полосу. Снова поднялся старый клинок и опять грянул о кремнёвую громаду. Вал остановился, заскрипел и застыл в ожидании.
Северянин едва не расхохотался: да уж, братья словене, вы бы в Финнланде побывали – там такой мороз, недаром Мертвящим прозывается! А тут что – вал как вал, на ногах стоит еле-еле. Вот если бы десятка два таких – тогда другое дело! И болото бы по праву заслуживало своё прозвище.
Болото услышало. Болото зашевелилось.
В ответ на звонкие удары вала подёрнулись шаткие покровы, сотни кочек пришли в движение – топь оживала. Тут и там раздавался скрежет источенных ржавчиной броней, чавканье торфяника – неохотно освобождала трясина разбуженных воинов. Мертвецы пробуждались по всем островкам – пока видел глаз. Сколько ж их здесь? Викинг чувствовал, как на вставших дыбом волосах приподымается тяжёлый шлем, кто-то дышит ледяным дыханьем в спину, отчего по коже бегут мелкие мурашки.
Движение на миг приостановилось: шмякалась мокрая земля с истлевших мощей, пузырилась тёмная вода, да слышалось шумное дыхание Данко. Топь посмотрела на людей сотнями пустых мёртвых глаз….
И двинулась вперёд, подымая ржавое оружье.

© Copyright: Всеслав Волк, 2009
Свидетельство о публикации №1908257039